Мартин Макдонах
Сиротливый Запад
ГЕРЛИН КЕЛЛЕГЕР, семнадцати лет, хорошенькая
ОТЕЦ УЭЛШ, тридцати пяти лет
КОУЛМЕН КОННОР
ВАЛЕН КОННОР
Картина первая
УЭЛШ. Дверь открытой оставил, Вален должен подойти.
КОУЛМЕН. Оставил так оставил.
Выпьешь за компанию?
УЭЛШ. Конечно, о чем разговор.
КОУЛМЕН
УЭЛШ. А?
КОУЛМЕН. Дурацкий, черт побери, вопрос задал.
УЭЛШ. Почему же?
УЭЛШ. Хватит чертыхаться, сколько можно.
КОУЛМЕН. Хочу и чертыхаюсь.
УЭЛШ. Отца твоего ведь только что похоронили.
КОУЛМЕН. Ну конечно, конечно, тебе видней.
УЭЛШ
КОУЛМЕН. Стая стервятников. В надежде поживиться.
УЭЛШ. Да ладно тебе. Пришли почтить память, только и всего.
КОУЛМЕН. Только семь из них не задавали никаких вопросов насчет поминок. А остальные только и спрашивали: «А выпивка будет? А пирожки слоеные будут?» Никаких им пирожков в этом доме. Во всяком случае, пока Вален контролирует все расходы. Были бы деньги у меня, я б сказал: «Ладно, приходите, налетайте, ешьте, пейте. Только вот деньги не у меня. У Валена».
УЭЛШ. А Вален насчет денег прижимистый. Немного.
КОУЛМЕН. Немного? Да он из-за гроша удавится. Кстати, этот самогон его. Так что если он заявится и закатит скандал, скажешь, что я налил исключительно по твоей просьбе. И по очень настоятельной. Повод все-таки серьезный.
УЭЛШ. Полдня пьешь, полдня работаешь. Так и не докрасил мне, что обещал.
КОУЛМЕН. Да подумаешь, стены красить. Любой мальчишка справится, не хуже пьяницы. Тоже мне, работа.
УЭЛШ. А я ни капли спиртного в рот не брал, пока в этом приходе служить не начал. В таком запьешь.
КОУЛМЕН. Чтобы запить и одного прихожанина хватит.
УЭЛШ. Но в алкоголика я не превратился. Просто люблю это дело. Вот и все.
КОУЛМЕН. Ну, само собой. Как скажешь.
Пирожки с начинкой, черт бы их побрал. Ох уж эта белобрысая, старая стерва. Двадцать лет мне за кружку пива должна. «Завтра, завтра верну.» И так каждый раз, сука. Ну, память у нее ни к черту, мне-то что с того. Засунуть бы ей этот самый пирожок в задницу.
УЭЛШ. Выбирать надо выражения, все-таки…
КОУЛМЕН. По-другому не могу.
УЭЛШ. Вот папа умер, сиротливо будет в доме, да?
КОУЛМЕН. Не будет.
УЭЛШ. Ну, хоть немного-то будет, никуда не денешься.
КОУЛМЕН. Ну раз ты это говоришь, да еще с таким напором, так оно и будет. Наверное, насчет сиротства, ты самый главный спец.
УЭЛШ. А девушка у тебя на примете есть? Ты ведь теперь свободный и небедный. Наверное, отбоя от девчонок нет?
КОУЛМЕН. Ну уж, конечно.
УЭЛШ. Ну и настроеньице у тебя сегодня.
А ты когда-нибудь влюблялся?
КОУЛМЕН. Да, один раз влюбился, только не твое это собачье дело. В колледже. Звали ее Элисон О' Хулиген. С рыжей копной волос. Любила кончик ручки во рту держать. Как-то раз горло себе пером и проткнула. Так оно еще там и застряло. Вот и вся любовь.
УЭЛШ. Она что, умерла?
КОУЛМЕН. Да куда там. Но лучше ей, сучке, было б помереть. Нет, обручилась с этим ублюдком доктором, который вытащил перо из горла. А для врача это пара пустяков. Жаль, меня рядом в тот момент не оказалось.
ВАЛЕН. Стеклопластик.
КОУЛМЕН
ВАЛЕН. Сам ты гребаный.
КОУЛМЕН. А ты трижды гребаный, понял?
УЭЛШ. Ну, хватит вам!!!
О, Господи!
ВАЛЕН. Он первый начал.
УЭЛШ
КОУЛМЕН. Немного знал. Арестовывал отца несколько раз за то, что он голос на монашек поднимал.
УЭЛШ. Да, я об этом слышал. Неужели это преступление?
КОУЛМЕН. Для кого-то – да.
УЭЛШ. Да ладно тебе.
КОУЛМЕН. Вот тебе и ладно.
ВАЛЕН. Ненавижу этих гребаных Хенлонов.
УЭЛШ. А за что?
ВАЛЕН. За что? А разве не ихний Мартин отхватил уши нашему бедняжке Лэсси? Тот кровью так и истек.