— О, подлейшие времена в истории человечества, когда образованный гражданин с большим умственным кругозором должен подчиняться злодеям! — сказал сенатор, грубо оскорбленный ланистой за неловкий удар, который он нанес своему противнику.
— Увы, благородный друг! — вздохнул нобиль, готовясь отразить удар сенатора. — Или вовсе нет богов, на чью справедливость мы надеемся, или ход истории — дело темного случая. Но не может быть, что это так. Ты говоришь: «Подождем лучших времен». А уверен ли ты, что они наступят? Подумал ли ты, что ждать их придется, быть может, сотни лет?
— В таком случае не будем ждать и бросимся с Тарпейской скалы. Страшно? Тогда откроем себе жилы в лаватрине, и жизнь утечет незаметно…
Лициния поспешила уйти. Прежних богачей не стало, вместо них появились новые, и все лее положение неимущих не улучшилось. Почему? Она понимала, что раздача богатств и распределение земель были произведены неравномерно — больше получили те, кто ближе был к добыче, а те, кто стоял далеко, не смея протянуть Руку, удерживаемую законом, не получили ничего. Жадные руки грубо оттолкнули закон, попранный калигами, и получили, сколько хотели. А тот, кто выставил добычу на расхищение, получил больше всех.
«Нужно идти к обиженным», — подумала она и направилась к Понтию и двум-трем популярам, жившим в Субурре. На совещании было решено возбуждать народ на конциях и послать с этой же целью людей в муниципии.
На конциях Лициния говорила о благородстве и частности Секста Помпея, зная, что он любим Италией, и о бесправии граждан. — Секст Помпей, — кричала она, — заботится о своих подданных, он освободил даже рабов…
Радостные возгласы невольников заглушили ее слова. Она видела блестящие глаза, поднятые руки, слышала восклицания: «Слава Помпею!» — и продолжала, стараясь перекричать шум народа:
— …А что вам дали триумвиры? Боясь Секста Помпея, Октавиан готовит против него войну, собирает деньги, рассылая эдикты о платеже налогов. Он дерет с вас на одну, а две шкуры! Римский народ, слушай мои слова:! Выступи против чудовищ, прикрывшихся именем Юлия Цезаря и поработивших республику! Возьми в день ноябрьских ид статую Нептуна, предка Помпея, и неси ее — пусть конец Плебейских игр ознаменуется напоминанием всему Риму, что жив еще муж, стоящий за республику…
— Слава Помпею! — зашумела толпа. — Да здравствует сын Помпея Великого!
— Триумвиры скажут, — говорила Лициния, — что Секст Помпей морит голодом Рим. Но кто виноват в этом? Октавиан. Слышите — Октавцаи!
Подобные речи произносились и в комициях.
Лициния с нетерпением ожидала ноябрьских ид. Появление статуи Нептуна было встречено таким взрывом радости и рукоплесканий, такими восторженными криками, что Антоний и Октавиан растерялись. Они приказали не носить больше статуи Нептуна. Народ в ярости опрокинул; статуи триумвиров.
На форуме появился Октавиан и, подняв руку, собирался обратиться с речью к: народу.
— Вот он, враг римского парода! — крикнула Лициния. — Бейте его.
Толпа бросилась к Октавиану. Еще мгновение — и он был бы схвачен, брошен на каменные щиты и растерзан. Но ликторы оттеснили народ, и Октавиан поспешил скрыться.
Выступил Антоний. Встреченный враждебными возгласами, он не растерялся и, пытаясь успокоить толпу, стал обвинять в тяжелом положений республики Секста Помпея:
— Он морит вас голодом, возбуждает против законной власти!..
Антония не слушали… топот, свист и крики заставили его удалиться.
XV
Антоний ухаживал за Октавией, делая вид, что добивается брака, хотя все уже было решено ветеранами и им самим с Октавианом. Сенат возражал, указывая, что теперь брак недопустим: по закону вдова может выйти замуж не раньше десяти месяцев после смерти мужа. Антоний, Октавиан и Лепид, явившись в сенат, намекнули, что малейшая оттяжка бракосочетания может навлечь большие неприятности на «отцов государства», и свадьба была разрешена.
Октавия, обаятельнейшая из римских матрон, давно нравилась Антонию. Он добивался ее любви, когда она еще была супругой Гая Марцелла, однако нравственная женщина с негодованием отвергла его притязания и на все клятвы и мольбы влюбленного консула отвечала непреклонным отказом. Среднего роста, со смеющимся ртом и затуманенными грустью глазами, она была умна, кротка и добра, — то есть, одарена качествами, пленявшими одинаково стариков, мужей и юношей, а рабы называли ее за сострадание, теплоту и облегчение их тяжелой жизни «божественным солнцем».
Однажды вечером Антоний, сидя в саду с Октавией, говорил ей:
— Я знаю, что недостоин тебя, и ненавижу себя за свой подлый нрав. И все же я стремлюсь к тебе. Я готов целовать твои ноги, ибо знаю, что нет ни одной женщины в мире, равной тебе. Ты выше всех, ты совершенство. А я?..
Он упал на колени и, целуя край ее столы, обнял дрогнувшие ноги матроны.
Октавия склонилась к нему и, погрузив мягкие теплые руки в его буйные волосы, взволнованно сказала:
— Каков ты ни есть — с пороками, недостатками, любовью к другой, с изменами и непостоянством, — я хочу тебя как мужа, как друга, как покровителя, как хозяина дома и отца моего ребенка. И я клянусь Марку Антонию быть верной ему до гроба!
XVI
Лициния покидала Италию со стесненным сердцем. Триумвиры отвратили от себя гнев народа и свалили его на Секста Помпея. Голод в Риме усиливался. Сенат объявил, что не в силах что-либо сделать, и указывал на посредничество Муции, матери Секста, перед непреклонным сыном, как на единственный выход. Кто-то распространил слух, что Антоний предложил вмешаться в это дело самому Либону, тестю Помпея и шурину Октавиана.
Невеселые мысли теснились в голове Лицинии. Возмущала страшная демагогия триумвиров, а несознательность и отсталость народа пугали.
Охлократия!
Это слово звучало в устах триумвиров едкой насмешкой над народовластием, твердой уверенностью в своей неуязвимости. Оно говорило об изворотливости и тонком уме демагогов, о приспособлении их к политической обстановке и об извлечении всевозможных выгод из создавшегося положения.
Лициния была уверена, что триумвиры ни перед чем не остановятся. Они временно отступят перед волей народа, притворятся поборниками его благ, а когда наступит удобный момент, сожмут кулаки с такой силой, что у людей, поддавшихся на обман, затрещат кости.
Берег Сицилии приближался. Корабль бросил якорь против Тиндариса. Лициния села в лодку и поплыла к острову. На пристани она была встречена префектом северного морского берега. Она принялась расспрашивать о Сексте Помпее, жизни в Тринакрии, о положении рабов. Префект шептал, осторожно озираясь, что Секст с некоторого времени стал управлять островами как восточный деспот: появились жестокость и подозрительность, он прислушивается к мнению Менекрата и Аполлофана, вольноотпущенников своего отца, а еще больше к мнению Менаса, как будто правитель не он, а они. Иногда им овладевает ярость, и он бьет вольноотпущенников по щекам, как последних рабов.
