— Самое светлое его дело — освобождение невольников, — говорил префект, — Секст собрал девять легионов из сицилийских рабов, наше государство стало убежищем для всех угнетенных…
— Господин находится в Тиндарисе?
— Нет, он в Сиракузах и на-днях должен возвратиться.
Однако Секст прибыл на другой день, получив письмо из Рима о скором прибытии в Тиндарис матери и тестя.
Муция, седая матрона, мало напоминала прежнюю миловидную жену Помпея Великого, только теплые блестящие глаза говорили о былой мятежности чувств. Либон тоже был сед; в холодных, равнодушных глазах его угас огонь прежних лет, он двигался, как человек, но не жил, и жизнь проходила мимо него, не оказывая никакого влияния на его чувства.
Секст не высадился на берег, а принял гостей на борту корабля.
Когда Лициния поднималась на судно, она увидела Помпея и рядом с ним Менаса, который стоял, опершись на корму. На раскладных креслах сидели Муция, Ли-бон, Скрибония и юная дочь Секста. Они горячо беседовали, уверяя в чем-то Помпея. Вместо прежнего простого и задумчивого Секста перед ней был муж величественный, недоступный, с осанкой восточного монарха. Она подходила к нему с бьющимся сердцем и остановилась, не смея прервать его беседы с родными. А он смотрел на нее, ни о чем не спрашивая.
— Привет нашему господину! — наконец вымолвила она, не обращая внимания на недовольство, изобразившееся на лице Секста, и на суровые взгляды Менаса, бросаемые на нее исподлобья. — Милостью Нептуна я вернулась из Италии.
— Подойди, — сказал Помпей, и мрачные глаза его смягчились. — Я знаю о событиях в Риме, о восстаниях народа против триумвиров…
— Я сделала все, что было возможно.
— Знаю, — повторил он. — Триумвиры слабы, они принуждены уступить общественному мнению. А Италия меня любит. Новые богачи недовольны военной диктатурой триумвиров и начинают с ними борьбу. И вот, — протянул он руку, — моя мать и тесть доказывают, что, вызывая в Италии голод, я поднимаю против себя народ… Они утверждают, что я должен пропускать хлеб, оставить в покое берега Италии, отказывать в убежище беглым рабам, уничтожить морские разбои. А взамен этого…
И Секст рассказал, мрачно посмеиваясь, что триумвиры согласны оставить ему Сицилию и Сардинию и на пять лет Пелопоннес; он будет избран консулом на семьсот двадцать первый год, зачислен в коллегию понтификов и получит семьдесят миллионов сестерциев за отнятие имущество Помпея Великого.
— Сверх того, — прервала Муция, и глаза ее с любовью остановились на сыне, — ты можешь высказать свои требования, если наши предложения находишь недостаточными.
Секст молчал.
— Меня беспокоит вопрос о беглецах и проскриптах, — вымолвил он. — Они должны быть прощены, получить отнятое имущество, а бывших рабов — моих воинов — я требую отпустить на свободу и выдать им такие же награды, какие получили легионарии триумвиров.
Лициния с удивлением смотрела на Секста.
— Мир с Октавианом и Антонием? — вскричала она. — О вождь, берегись! Это не мужи, а чудовища! Не уступай им! Не слушай советов благородной Муции и досточтимого господина Либона.
— Кто ты, дерзкая? Как смеешь порицать материнские советы сыну? — гордо сказала Муция. — Что? Молчи, иначе я… А ты, сын, почему терпишь грубые слова этой женщины? Я не узнаю тебя, Секст Помпей Великий!
Помпей задумчиво смотрел вдаль.
— Как это море полно мятущихся волн, так и душа моя полна мятежных мыслей. Эта женщина, — указал он на Лицинию, — лучший друг, и я не позволю даже тебе, моя мать, кричать на нее!
— Кто она?
— Та, что пойдет со мной до конца, — резко выговорил Секст и повернулся к Менасу. — Твое мнение?
— Я тоже против мирных предложений. Пусть Мепекрат продолжает грабить берега Италии, а Аполлофан охраняет наш тыл. Рим, доведенный голодом до отчаяния, растерзает триумвиров…
Вмешался Либон.
— Поступи, Секст, как подсказывает тебе здравый смысл. Если бы гиганты, став победителями над Олимпом, предложили мир богам на таких условиях, сам Юпитер — клянусь его скипетром и молниями! — не отверг бы его. Обдумай и решись. Что же касается меня, то я умоляю тебя…
Скрибония и дочь протянули с мольбой руки к Помпею. А Муция, обняв Секста, шепнула:
— Уступи, сын мой! Отечество и римляне достойны жертв даже от такого честного, справедливого и великого мужа, как ты!
Менас и Лициния не спускали глаз с Помпея.
— Отечество? — не выдержала Лициния. — Нет, не отечество, а сын Цезаря, ненавидящий сына Помпея! Если ты уступишь, господин, могущество твое будет поколеблено, и демагоги, как псы, растерзают тебя!
И все же Секст Помпей уступил.
Свидание его с триумвирами произошло на Мизенском мысе. Секст прибыл с кораблями, а Октавиан и Антоний выстроили вдоль берега свои легионы. Условия Помпея были приняты с оговоркой: беглецы получают всю недвижимость, а проскрипты лишь четвертую часть их состояния. Договор был подписан и скреплен печатями.
— А теперь будем пировать, — сказал Антоний. — Кто же первый будет угощать?
— Бросим жребий, — предложил Октавиан. Жребий пал на Секста, и Помпей предложил гостям перейти на его корабль.
На палубе под звездным небом были расставлены столы. Ночная прохлада, приятная после знойного летнего дня, особенно на море, казалось, прижималась к разгоряченным телам. Гости занимали места, предвкушая отдых и веселье.
Корабль тихо покачивался на волнах. Это было главное судно, с шестью рядами весел, на котором плавал Секст Помпей во главе своих кораблей как префект морского берега Италии, назначенный сенатом еще при жизни Цицерона.
За одним столом возлегли Секст Помрей, Скрибония, Антоний, Мессала, Октавиан, Агриппа, Лициния, Менас и Либон. За другим — Эрос, два-три военачальника, матроны. Блюда сменялись блюдами, веселая беседа не умолкала.
После обеда началась пирушка. Звенели золотые и серебряные фиалы, разбавлялось вино в кратерах, рабы вносили пыльные амфоры.
Секст, уходивший с Лицинией в самый конец судна, чтобы расспросить ее подробнее о Риме, возвратился с ней. Возлегши на ложе, он ощупал на груди гемму Венеры и потянул вверх золотую цепь, на которой висело несколько камней: самый большой был аметист, цвета вина с фиалковым отливом (с одной стороны на нем было высечено солнце, с другой — луна), предохраняющий, по верованию, от отравы и опьянения; затем зеленый яспис-полиграмм,[17] вызывающий, по утверждению волхвов, красноречие у ораторов, и черный андродамант, укрощающий гнев и другие страсти.
— Что же плясуньи? — спросил Помпей, обращаясь к вольноотпущенникам, которые растирали в порошек черный камень Дирниса и смешивали его с водою — средство от опьянения.
Середина палубы была освобождена от столов, пол устлан пестрым ковром. Из-за паруса выбежала девушка-египтянка с систром в руке. На груди и вокруг бедер у нее была белая повязка, черные волосы распущены. Темные продолговатые глаза, таинственные и как бы бесстрастные, походили на изображение иероглифа. Антоний смотрел с любопытством, как она переступала большими ступнями, изредка бросая на него взгляды: она кружилась на цыпочках, быстро садилась, разбросав ноги в одну линию, ходила на руках, хватала пальцами ног со стола кубки и выпивала из них вино… И вдруг вскочила и закружилась, звеня систром, — повязки с грудей и. бедер упали, и смугло-бронзовое тело, гибкое, стройное и легкое, медленно закачалось под восторженные крики мужей. А египтянка, как бы не замечая похвал, приблизилась, покачивая бедрами, к Сексту и сказала ломаным римским языком:
