карьере. Обучая меня, он просто тешил свое самолюбие, единственное, почему он тратил на меня время.
— Для человека, которому противно все, чем он был, и все, что он делал, вы слишком усердно стараетесь быть похожим на него.
Она почувствовала жар встречного обвинения в его темных глазах.
— Есть люди, которым для продвижения по жизни ничего не надо делать. Вряд ли вам приходилось с трудом добывать то, чего вам хотелось, вы просто получали и принимали это как должное. То есть жизнь, бэби, можно сказать, вся к вашим услугам. Держу пари, вам никогда не приходилось бороться за что- то.
— Да уж, я имела все. Кроме того, в чем действительно нуждалась.
Саймон опять передал ей бутылку. Но Ярдли колебалась. Кажется, он навязывает ей свой темп. И все-таки она отпила глоток, и этот второй глоток прошел у нее гораздо легче и приятнее первого.
— Наверное, вам хотелось шетлендского пони[1]?
— Мне хотелось быть такой же, как все другие дети, — гонять по городу на велосипеде, ходить на карнавалы. Но дед и бабушка не позволяли мне поступать так, как поступают обычные дети. Если бы вы знали, как много раз я слышала, что «имею честь принадлежать к роду Киттриджей», что я не могу дружить с кем-то, кто мне нравится, потому что их семьи находились не на том социальном уровне, который…
— Вы позволяли им выбирать вам друзей?
— А как же без их одобрения? Маму я почти не помню, она умерла, когда я была маленькой, отец всегда был занят, пытаясь доказать дедушке, что он способен добиться успеха и не работая на «Коллекцию Киттриджей». Потом он снова женился. Франческа, его жена, была добра ко мне, но мы с ней никогда не играли в дочки-матери. Настоящая моя семья была здесь, в Киттридже. Я всегда чувствовала, что принадлежу дедушке и Мими.
Саймон отпил глоток, но бутылку оставил у себя в руках. И тогда Ярдли, увлеченная своим рассказом, сама взяла у него бутылку.
— Но в конце концов мне надоело жить в подобной изоляции. Слишком было одиноко. Вот почему я уехала в Бостон. Мне казалось, что там все переменится. Скажите, мистер Блай, теперь, когда вы чего-то в жизни добились, радует ли вас новое положение так, как вы этого ожидали? Или вы нашли все это невероятно скучным?
Саймон остановился у края глубокой песчаной ловушки[2].
— Когда мне скучно, я нахожу, чем занять свое время.
— И вам еще не надоело стремиться к лучшему существованию?
— А вам еще не надоело утешать всех, кроме самой себя? — Она ничего не ответила. Саймон спустился по откосу ловушки. — Почти как на пляже, — бодро проговорил он, садясь на песок. — Отсюда нам будет ближе возвращаться в Киттридж. — Ярдли стояла на краю песчаной западни, удивленно глядя на него. Нет, он еще не мог опьянеть до такой степени!.. — Идите сюда, бэби. Бабушка не увидит. Побудьте хоть немного непослушной девчонкой.
Ярдли осторожно ступила на склон, но клятый песок поплыл у нее под ногами, и она поехала вниз. Саймон и пальцем не пошевелил, чтобы ей помочь. Она уселась, предусмотрительно оставив между ними пространство в добрый фут, затем чуть откинулась назад, опершись на ладони и вытянув перед собой скрещенные ноги.
— Так мы всю одежду испортим.
— Пришлете мне счет за чистку. Зато здесь, внизу, нас никакие общественные торжества не настигнут.
— Вы так много работаете, что вам хочется затворяться от людей?
— Я потратил слишком много времени, мечтая о собственном деле. Вначале это казалось таким несбыточным, далеким, почти невозможным… Но я обещал себе бороться, пока не достигну всего, что может достичь человек, избрав себе определенную цель в жизни.
— И вы все еще не прекратили свою борьбу? Не надоело вам?
— Нет.
— Ну, Саймон, в таком случае вы должны понимать, что я почувствовала, узнав, какой вред вы намерены причинить моей компании.
— Я могу привести «Коллекцию Киттриджей» к банкротству, но хлеба насущного вы по моей вине никогда не лишитесь.
— Думаю, отказавшись от тиражирования селяночки, вы тоже не останетесь без хлеба насущного.
Саймон тяжело вздохнул.
— Вы очаровательная женщина, несмотря на свое происхождение и криминальное прошлое. Но поймите, отдать вам форму мне и вправду ничего не стоит, однако, как я уже объяснял, моя семья была выброшена из дела с самого начала. Так какого черта я должен это прощать?
Ярдли поджала губы, стараясь не придавать значения тому, что он там думает о ее чарах и преступном прошлом.
— Если вы хотите за форму деньги…
— Вы умеете быть такой же жестокой, как ваш дед, так же, как он, способны оскорбить человека. Но мне не нужны ваши деньги, Ярдли.
Она поежилась. Он поднял руку и прикоснулся к ее обнаженному плечу, слегка при этом сократив расстояние между ними.
— Да у вас гусиная кожа. Почему вы не сказали, что вам холодно?
Скинув пиджак, Саймон накинул его ей на плечи. Это неожиданное рыцарство тронуло ее больше, чем оно того заслуживало. Впрочем, подумала она, мог бы сообразить и раньше, видно, у него не было никого, кто требовал бы заботы и ласки.
— Не ожидала, что вы пригласите меня в свой пиджак.
Он взглянул на нее и усмехнулся.
— Это приглашение вы не обязаны были принимать.
Она улыбнулась ему в ответ, тоже почти хитро, и почувствовала, что тепло, разлившееся внутри ее тела, возникло совсем не от виски. Возможно, он как был нехорошим и злым человеком, так и остался им, но она вдруг порадовалась, что в нем произошла хоть какая-то перемена.
— Итак, несчастная богатая девушка бросается в Бостон. И что же, обрела она там свое счастье?
— Нет, — ответила Ярдли, удивившись тому, как быстро, почти не задумавшись, она произнесла это «нет».
В Бостоне она поняла только одно — какую глупость совершила, покинув родной дом. Жила словно канарейка в клетке, была избалованным домашним созданием, неспособным толком позаботиться о себе. А в большом городе, лишившись клетки, в которой ей ничто не грозило, немедленно почувствовала свою беззащитность.
— Ох, мне надо было раньше вернуться, пока еще дедушка не умер. Я несколько раз приезжала к старикам, и он с каждым разом становился все хуже. Мне казалось, что я откладываю возвращение только потому, что мне больно видеть его угасание. И вот он умер… Ну, допустим, все к тому и шло. Но как тяжело это ему досталось! И Мими… Она-то была с ним все время, до самого конца.
Саймон обнял ее и притянул к себе. Это был вполне дружелюбный жест, и Ярдли не стала противиться, напротив, склонила ему на плечо голову, забыв на время, что это неприятель. Сейчас он казался ей таким добрым и сильным. Она позавидовала его силе…
Ох, да она, похоже, захмелела! Мир вокруг нее как-то странно переменился и потерял четкость своих очертаний.
— А теперь вы совсем истерзали себя чувством вины за это. Но вы ведь не должны отвечать за кого- то, кроме себя, бэби. Даже если речь идет о старике и старухе.
— Вы так сильно ненавидите моего деда, что я даже не понимаю, как вам удавалось день за днем работать с ним в одной мастерской?
Саймон довольно долго молчал. Потом все же заговорил:
— Иногда я забывал, кто он и что он. Даже ловил себя на том, что чуть ли не любуюсь им. Но потом я
