Пришлось поднимать и вести старую женщину в дом. А она не хотела идти:
- За-ради Христа... За-ради детей...
Корытин молча провел ее двором, приказал:
- Иди в хату.
Из дома так никто и не вышел.
Корытин вернулся к сестре.
- Что это? - спросила Катерина. - О чем она?
- Пьяная, - коротко ответил Корытин.
- Это вижу... О чем просит? Какая дочь, дети? За что простить?
- Дочь - свинарка. Поросят с фермы украла. Поймали, наказали, - неохотно и коротко объяснил Корытин.
Сели в машину, поехали вдоль хутора.
Если для Корытина этот случай был пусть не больно приятным, но рядовым, то для сестры его - нежданное огорченье. Жалела она брата: и нынче, в такой праздник, нет ему покоя.
Двоюродная сестра отца, тетка Клава, жила, как и прежде, в старой своей хате. Когда вышли из машины, Катерина спросила о ее детях:
- Живые?
- Живые. Зовут ее. Она не идет. Говорит, пока в силах.
Поднялись по шатким ступеням крылечка, через холодный коридор прошли.
Боже, боже... Как убоги дома нашего деревенского детства, когда через долгое время, привыкнув к иному, ступишь через древний порог: ситцевая занавеска, небеленая печь, железная кровать, облупленная клеенка на столе, малые оконца, запыленная электрическая лампочка на шнуре...
- Да жалкая моя... Да как тебя не признать... И глазочки, и бровочки- все ее... Откель? Либо Дед Мороз привез из краев холодных?
Все было как всегда и у всех: радость и слезы... Воскрешенная память, в которой не только дни счастливого детства, но и боль утрат: покойные родители, ушедшие годы - в меру всего, как в жизни.
Посидели, чаю попили, теперь уже забытого, с травой 'железняк'. Посидели и поднялись. Старая женщина, обрядившись в теплый платок да ватник, вышла провожать их, прощаясь и благодаря:
- Спаси вас Христос... Спаси... И ты меня не забыла, а мой сынок и вовсе... - Старая тетка с прежних времен величала Корытина 'мой сынок'. - Мой сынок надбегает... И сальца, и сметанки везет...
Поехали, оставляя позади малую хатку на заметенной улице и старую женщину в темном.
Свернули прежде поры.
- Гляну, - коротко сказал Корытин и объяснил: - Новый год.
Миновали ворота скотного двора, проехали и остановились меж длинных приземистых коровников. Корытин ушел ненадолго, вернулся. Снова ехали и снова останавливались. Корытин исчезал в темных зевах проходов и возвращался.
Когда они уезжали с хутора, магазин был открыт. С его высокого крыльца по ступеням осторожно спускалась женщина. Движения ее были неверны: вот-вот упадет. Корытин притормозил у крыльца. Но женщина, оскользнувшись, все же на ногах удержалась и, повернувшись на гул машины, увидела Корытина и закричала:
- Пиночет! Пиночет проклятый! - Искаженное хмелем и злобой морщинистое беззубое лицо старухи было страшным. - Пиночетина!! Чтоб тебя!..
Корытин нажал на газ, машина рванулась прочь от старухи, криков ее, магазинного крыльца и хутора. Впереди чернела асфальтовая прямая дорога, разрезая снежное поле до самого горизонта. Горизонт белесо туманился, переходя в белесую же небесную синеву.
- Стой! - крикнула Катерина.
Корытин остановил машину.
- Давай вернемся. Ну прости ты ей... Давай вернемся. Прости... - Голос сестры дрожал. Она чуть не плакала, конечно жалея не старуху и дочь ее, а родного брата.
Корытин машину не выключал. Повернувшись к сестре, он через силу улыбнулся, покачал головой и поехал. Вперед и вперед. К сизому туманцу далекого горизонта, к дому.
Катерина глядела туда, вперед, но видела лицо брата. Ни на какого Пиночета он, конечно, не был похож. Какой еще Пиночет?.. При чем тут этот генерал? При чем далекая страна и диктатор ее?.. Брат ее - вовсе другой: сероглазый, с мягким рисунком губ, улыбчивый, добрый - недаром девчата его любили. Таким и остался. Какой еще Пиночет?..
Она говорила и говорила себе. Но иное не оставляло: это ведь не старуха в сегодняшней хмельной злости придумала брату кличку... Старуха и не знает, кто это и что это за Пиночет. Нет, не старуха... Другие, которые поумней.
Внимательно стала глядеть Катерина, искоса, но внимательно, стараясь увидеть и понять то новое, что не знала о брате. Но не увидела ничего.
Когда подъезжали к дому, Катерина сказала вслух:
- И зачем ты сюда, братушка, вернулся...
- Сдуру, как с дубу, - честно ответил Корытин.
2
Его возвращение три года назад в родной колхоз было и вправду не всем понятно. И если еще вслух, в кругу начальственном, официальном, говорили: 'Отцовское дело продолжает, корытинское... Наследство...' - то меж собой люди понимающие лишь головами качали: не те времена, чтобы в колхозный хомут лезть, оставляя теплое место... ох не те...
Корытин-младший, была б его воля, никогда бы в этот колхоз не сунулся, будь он ему хоть трижды родным. Он ушел оттуда давно, молодым еще, сначала в соседнее хозяйство, потому что работать под рукой отца-председателя было в ту пору неловко: называли это 'семейственностью'. Ушел он в соседний колхоз, а потом - в райцентр, на повышение. Работал - и горя не знал, наведываясь к отцу лишь в гости. Должность у Корытина-младшего была хорошая, в семье - порядок, жить, слава богу, есть где. И дочери, которая замуж выскочила, успел дом построить. Сын в институте учился. Оставалось понемногу стареть, рыбачить да охотиться, ругая меж своими новую власть. Так бы и жил, но все поломал отец.
Корытин-старший, не оставлявший своего председательства в колхозе и в возрасте пенсионном, вдруг 'не ко времени' заболел.
- Не ко времени... - жаловался он сыну. - Такая пора. Вожжи внатяг надо держать, а я по больницам шалаюсь.
Сначала не думали о серьезном. Корытин-старший лежал в больнице раз да другой. Съездил на курорт. Вроде ему полегчало. А потом снова подступила болезнь, забирая все круче. Увезли старого Корытина в больницу, в областной центр, приказали лежать. А там он не только своей хворью маялся, но душой и сердцем о колхозе болел:
- Все - враспыл... По-доброму не посеют... Сена не запасут... Готовить надо комбайны...
Из больницы, за сто с лишним верст, пытался он руководить колхозом: звонил непрестанно, писал и передавал наказы. Да не в одну страницу: 'Главному агроному...' - и список дел; 'Главному зоотехнику...' - еще столько же. А порой не выдерживал и срывался в колхоз на день-другой. В последний раз вывезли его 'скорой помощью'.
Корытин, конечно, понимал отцовскую боль, но как помочь... Он мягко корил, уговаривал:
- Чего ты изводишь себя... Какие тут доктора могут помочь. Лечитьсязначит, лечись. Выздоровеешь, накомандуешься.
Отец вначале повторял привычное, будто извинялся:
- Такая жизнь... Сам знаешь... Без хозяина дом плачет. Бывало, на неделю уедешь, и то звонишь: как там?.. А ныне... Такие времена... Сенокос... И комбайны... Уборка заходит...
Тревога и боль были в словах и в глазах старого Корытина. Начинал он сердиться:
