– Ну ладно. Сейчас начнётся: жжёнка, тушь-чушь… Дуру не гони, – Саныч уже разозлился, закипел. – Слышь. Насчет гадского-блядского поясни?
– Да не понимаю я этого!..
– Ну, заявления писал? Кого-нибудь сажал? Подумай… – Саныч с Амбаликом уединяются в проходе между шконарями, переглядываются, им даже не приходится разговаривать по сути. И так всё уже ясно, согласно их междометий. – Да ну на хрен!... Ну, конечно, Обнинск!.. Не знаю, не плавал… Куда мы попали? Ох этот, поселковый контингент, спецлютый режим… Сплошь дятлы продуманные, да, Арчи?
Толстячок Арчи кивает сверху, и заговорщически подмигивает.
– Короче, две минуты тебе, дед! Определись! Гонит, определенно, а что гонит? Не то пальто!..
Дядя Вася опять присел на краешек трамвайки, озираясь, чуть не во второй раз собираясь менять штаны. – Что-то не то? А что?
– Ну как, заявления писал? Люди из-за тебя страдали? Сидели? Сейчас ведь пойдет о тебе курсовая по всему централу, что заехал 'дядя Вася' – и если что за тобой есть – нам отпишут – всё выяснится, – поясняет уже Репа, как младенцу, очевидные вещи.
– Да было, один раз, так это давно уже… – дядя Вася поясняет восемнадцатилетнему Репе, как о какой-то мелочи, которая ему, пацану, и знать-то не обязательно – всё прошло и быльем проросло. – Давно, сейчас сочту, тринадцать лет назад…
– Ну, и дальше? – выходят Амба с Санычем.
– А что дальше? – оборачивается дед.
– Что было-то?
– Да, подхожу к лодке своей моторной. А денег нет…
– Что за деньги? В лодке? Кто украл-то?
– Кто-кто! Юрка 'Точило', кто… Деньги там у меня были, да ящик водки на продажу…
– Ах, водки…
– Да, водки! Время-то тяжелое было. Перестройка. Водка, деньги за водку. Наценку-то я маленькую давал – все знали. Зачем воровать-то!..
– А сколько 'Точиле' дали?
– Да немного… Два года всего.
– Всего? – нервно хохочет Амбалик. Саныч, совсем озлившись на современника, будучи вовсе не кровожадным. – И что? Дорого два года-то оценил?
– А что он… зачем воровать… Деньги за водку, да ещё и ящик…
– Барыга. Ты барыга. Ты понимаешь это? Нет? Водкой торговал, долго?
– Да один раз всего. Вот пару ящиков раскидал по деревням, да этот не успел. Время тяжёлое было… Надо было жить…
– Барыга ты. Понимаешь ли ты это? Торговец смертью… – Саныч уже диагноз поставил: – И человека через жадность свою блядскую посадил! На два года.
– Да что там! Это же давно было. Он же давно отсидел, вышел. А продал-то я пару ящиков всего… Воровать вот зачем?
– Пару ящиков?
– Да парочку-парочку! Немного совсем! – огрызается 'дядька'
– Водка, паленка, 'рояль'… А дальше что – 'Троя', 'Снежинка', 'Лимон', 'Максимка'? Героин, кокаин, план, – раздается со шконки
– Ну 'Троей'-то совсем немного, пару раз только, в своём районе…
– Так у тебя район, оказывается, свой был?
– Ну так, вокруг дома…
– А помнишь, кто это замёрз у вас там зимой? От 'Трои'? – опять раздается голос со шконки, занавешенной ширмой. Дядька нервно дёргается в ту сторону, потом на Саныча, в ту сторону, опять на Саныча, который в упор его разглядывает. А вдруг там, на шконке, сосед его – ведь не видно…
– А эта-то… Да она сама замёрзла… Да она и 'Трою'-то не допила, так, глотнула неразбавленной…
Был или нет этот случай – не знаешь, вопрос задан наугад, но в точку – история типичная: сколько их помёрзло? Помёрло, отравилось, отошло в вечность по этой страшной дороге хим.нападения, а никакой не хим.защиты.
– А тот, которого машиной сбили? И шофёр, и парень тот – оба тоже под 'Троей' были…
– А эти-то… Дак ведь они не у меня брали, они в том конце… Не у меня они брали, – уверенно, по- свидетельски, врал дядька. – Нет, эти не мои…
– А те, что у тебя?
– У меня никто не помирал. Никто.
– Сколько всего померло мужиков-то? Двадцать, тридцать, шестьдесят?
– Да кто их знает. Время тяжелое… Мрут…
Саныч, уперев руки в боки, смотрит сверху вниз на дядьку, который старается не глядеть в глаза, блуждает по хате, ищет за что зацепиться. – Слышь ты, хрен старый. Ты – барыга и терпила. Да ещё, сдается мне, ДПНК и завхоз…Так и отпишем?
– Пишите что хотите. Давно это было. Я объясню.
– Объяснять не надо. Репа, давай сюда, – подает голос Амбалик, уже потерявший интерес. – Репа! Давай с коряком и ручкой, ко мне. Пиши строгий…
Отписывается малява на положенца, на Костю, которая идёт 'строгим контролем' – особо аккуратно. Амба заваливается спать – ему ещё всю ночь общаться с 'губернией', с Оленькой: дорога на них только ночью, только после проверки и до утра. А Саныч нервничает, курит, заедает нервы шоколадными конфетами, которые Сова хранит только для него, для 'папы Саныча'. Для 'папы Амбалика' у него – ручки и ластики, и дезодоранты.
– Слышь, Саныч. У нас в деревне одна такая торговала тоже 'Троей'. Отправила на тот свет пятьдесят четыре мужика. Как подходит пенсия – она уже на почте, с тетрадкой. Пенсеры только пенсию получат – она тут как тут: вот! Записано в долг! И забирает всё до последнего. Приходят бухенькие к ней, ночью, берут по фунфурику… А кто его знает – сколько она записывает? Тоже – тяжелое время жить-то надо, та же песня… Однажды приехали к ней на день рождения шестеро или семеро, в масках. Всю семью на пол, а её – к стенке. Она просит – возьмите всё – деньги, что угодно… Всё есть, ничего не надо, только отпустите… Ничего не взяли, только мозги по стенке размазали, и уехали… Вроде, так и не нашли, кто сделал. А её ни одна собака не пошла хоронить, не то что люди. Самое уродское – семья-то её ест, пьет, живет там. А кровь, мозги – даже не стёрли. Едят, спокойно…
– Турма сидым… – очнулся Саныч. – Мозги по стенке нельзя…
Дядя Вася вздрагивает, ежится, понимая, что пришло время ждать невесёлого для себя ответа – что отпишет положенец. Вряд ли, что хорошее.
Саныч всё же на нервах, на фоксе, не может писать своей Оленьке, пока рядом такой типок, вскакивает: – Сало есть у кого? Ой, есть хочу! Эй, арестованные! Или вы арестанты? Сало, спрашиваю, есть?!
Сова лезет на решку, достает из чьего-то пакета кусочек, обернутый в газету: – Вот.
– О, Сова, человек! Сало, сало – где же сало? Это у Твардовского? Помню ещё!
Хата начинает жить, не обращая никакого внимания на 'дядю Васю'. Через час приходит ответ. Издалека уже слышно, как ответ переправляют от хаты к хате: в вечерней тишине чётко раздаются гулкие удары в парапет дорожников, которые друг друга предупреждают таким образом – строгий, всё отложить, очень срочно!.. И вот в одной хате: раз-два-три! – в невидимый гулкий барабан. Через минуту – снова стуки, уже другим цинком: 'Спартак – чемпион!' – контроль не морозят, гонят без задержек – что-то важное, возможно, чья-то судьба…
Наконец, ответ у нас, у Амбы в руках. Он не спеша разворачивает, молча читает – так же отдает Санычу, другим, читайте сами…
– Ну что, дядя Вася, не хотел сам рассказать… – холодно говорит Саныч
– Да я что!.. Это было давно… Я всё объясню…
– Поздно уже. На пятак!…
