различают жар и огонь, а даже понимают наше размышление и знают наши мысли; но это, впрочем, другой уже вопрос. Итак, противоположная тому свету, при помощи которого что–нибудь ощущается, тьма есть бесчувственность, когда известная жизнь лишена самой способности к ощущению. А между тем, всякий, кто согласится, что [эта способность] прилично называется светом, согласится в то же время называть его таким светом, посредством которого каждая вещь становится очевидною. А когда мы говорим: «Очевидно, что это громко», «очевидно, что это сладко», «очевидно, что это холодно», и все другое подобного рода, что ощущаем мы своими телесными чувствами, то этот свет, при помощи которого все это становится очевидным, без сомнения, находится внутри, в душе, хотя ощущения получаются посредством тела. Наконец, в тварях можно усматривать и третий еще род света, посредством которого мы мыслим. Противоположная ему тьма есть неразумность, каковы души животных.
Итак, изречение это дает понять, что в природе вещей Богом создан свет или эфирный, или чувственный, присущий и животным, или же разумный, принадлежащий ангелам и людям; а что Он самым актом сотворения света отделил свет от тьмы, это дает видеть, что иное дело — свет и иное — отсутствие света, которое Бог расположил (ordinavit) в противоположной тьме. Ибо не сказано, что Бог сотворил тьму: Он сотворил только формы (species), а не отсутствия их, которые относятся к тому ничто, из коего сотворено Им все; однако, когда говорится: И разлучи Бог между светом и тьмою, мы должны думать, что Богом установлены и отсутствия [форм], чтобы и они занимали свое место, так как Бог господствует над всем и всем управляет Так, паузы в пении, чередующиеся через известные правильные промежутки, хотя и представляют собою отсутствие звуков, однако искусными певцами располагаются кстати и в целом пьесе придают более приятности. Равным образом и тени в живописи отмечают каждую наиболее выдающуюся черту на картине и производят приятное впечатление не видом своим, а расположением. Бог не творец и пороков наших; но Он, однако, управляет (ordinator est) и ими, поставляя грешников на том месте и заставляя их терпеть те наказания, каких они заслуживают: это и означает, что овцы поставляются одесную, а козлища ошуюю (Мф. XXV, 33). Таким образом, одно Бог и творит и им управляет, а другим только управляет. Праведников Он и творит, и управляет ими; грешников же, поскольку они грешники, Он не творит, а только ими управляет. Поэтому, когда праведников поставляет одесную, а грешников ошуюю и повелевает последним идти в огонь вечный, это и означает управление ими по заслугам. Итак, самые формы и природы Бог и творит и распоряжается ими; отсутствий же форм и недостатков природы Он не творит, а только распоряжается ими. Поэтому Он и сказал: да будет свет, и бысть свет, а не сказал: «да будет тьма, и бысть тьма». Следовательно, одно из них Он сотворил, а другого не сотворил; однако то и другое Он расположил в порядке, когда разделил свет от тьмы. Таким образом, прекрасно все в отдельности, потому что оно сотворено Богом, но прекрасно и все в целом, потому что оно Им управляется.
Объясняется первая половина 5 стиха, книги Бытия. Отчего имя называется именем. И нарече Бог свет день, а тьму нарече нощь. — Так как и свет, а в свою очередь и день, суть имя известной вещи, с другой стороны тьма и ночь суть также имена: то как относительно света, так и относительно тьмы нужно было сказать, что этим предметам в настоящем случае даны имена; так что тот предмет, которому дано имя, мог быть обозначен всяким и другим именем, но не иначе. И сказано: нарече Бог свет день так, что безразлично могло быть сказано и наоборот: «и назвал Бог день светом, а ночь тьмою». Что же ответить нам, если кто–нибудь спросит у нас: «Свету ли дано имя день, или же дню дано имя свет», потому что оба эти [слова], конечно, суть имена, поскольку они произносятся членораздельным голосом для обозначения предметов? Точно также и относительно других двух [слов] возможен вопрос: «Тьме ли дано имя ночь, или же ночи — имя тьма»? Но, судя по тому, как представляет дело Писание, очевидно, что именем света назван день, а именем тьмы названа ночь, потому что когда говорилось, что Бог сотворил свет и отделил свет от тьмы, об именах еще не было речи; а после того присоединены имена день и ночь, хотя как свет, так и тьма без сомнения суть также имена, обозначающие собою известные предметы, как и день и ночь. Отсюда понимать это надобно так, что предмет, получивший имя, мог быть обозначен не иначе, как только каким–нибудь именем. Или не следует ли это наименование признавать за разграничение самых предметов? Ибо не всякий же свет есть день, и не всякая тьма есть ночь; но свет и тьма называются именами дня и ночи в том случае, когда, они чередуются и разграничиваются между собою известными сменами. И действительно, всякое имя служит к различению [предметов]. От того имя и называется именем, что оно обозначает собою предмет, служит как бы его значком [3]; а обозначает — то же, что отличает, служит к разграничению [одного предмета от другого]. Отсюда, то, что Бог отделил свет от тьмы, означает, быть может, то же, что назвал свет днем, а тьму ночью, а что назвал их, означает, в свою очередь, то же, что установил их. Или же, быть может, эти названия дают нам понять, какой свет и какую тьму назвал [в этом случае писатель], как бы говоря так: «Бог создал свет и разделил свет от тьмы; светом же я называю день, а тьмою — ночь, чтобы ты не разумел другого какого–либо света, который не — день, и другой никакой либо тьмы, которая не — ночь». Ибо если бы всякий свет можно было понимать как день, а всякую тьму отличать именем ночи, в таком случае, может быть, не было бы нужды и говорить: И нарече Бог свет день, а тьму нарече нощь.
Возможен еще и такой вопрос, какой тут называется день и какая ночь? Если [писатель] дает нам разуметь тот день, который начинается с восходом, а оканчивается с закатом солнца, и ту ночь, которая продолжается от заката до восхода солнца: то я не понимаю, как было это возможно, прежде чем были созданы небесные светила. Разве не могла ли быть названа так самая продолжительность часов и времен, помимо различия света и тьмы? С другой стороны, каким образом согласить ту преемственность, которая обозначается именем дня и ночи, с вышеупомянутым разумным светом, если только он разумеется тут, или с светом в смысле ощущений? Или быть может в этом случае сделано указание [на день и ночь] сообразно не с тем, что бывает, а с тем, что может быть, потому что возможно и в разуме заблуждение, и в чувстве своего рода глупость?
О второй половине 5 стиха Бытия. И бысть вечер, и бысть утро: день един. — В настоящем случае день называется не так, как назывался он, когда говорилось: И нарече Бог свет день, а так, как, напр., мы говорим: «30 дней составляют месяц»; в этом случае в число дней мы включаем и ночи, между тем выше день назван отдельно от ночи. Итак, после того, как сказано уже о произведении дня посредством света, благовременно было сказать и о том, что явился вечер и утро, т. е. один день; так что один день [считается] от начала дня до начала [другого] дня, т. е. от утра до утра, каковые дни, как я сказал, мы называем со включением ночей. Но каким образом явились вечер и утро? Разве не создал ли Бог свет и не разделил ли свет от тьмы в такое пространство времени, какое продолжается светлая часть дня, т. е. без включения ночи? С другой стороны, как будет верным написанное: C тобою бо есть егда хочеши, еже мощи (Премудр. XII, 18), если Бог нуждался в протяжении времени, чтобы совершить что–нибудь? Разве не совершено ли Богом все как бы в идее (in arte) и в разум, т. е. не в протяжении времени, а в самой силе, которою Он разом (stabiliter) производит даже и такие предметы, которые мы считаем не постоянными, а преходящими? Ибо хотя и в нашей речи одни слова уходят, а на место их являются другие, однако невероятно, чтобы то же самое происходило и в теории (in arte), в которой сразу же (stabiliter) является художественная речь? Отсюда, хотя Бог творит и вне протяжения времени, потому что с Ним есть егда хощет еже мощи, однако временные природы переживают свои перемены во времени. Поэтому: И бысть вечер и бысть утро, день един, сказано, может быть, как умосозерцаемое, т. е. так, как это должно или может быть, а не
