они живут в душе тех, кого покинули? Лучше обо всем этом не думать. Выбросить из головы.
Прежде всего ему нужна выдержка. За последние месяцы его совсем одолели черные мысли, они подавляли его дух. В нем кипела такая ненависть, что ему нечего было делать среди живых. После ссоры со своим полуночным посетителем, мистером Блаунтом, душу его обволокла смертоубийственная тьма. Однако теперь он уж и вспомнить не мог, что именно породило их спор. И совсем иной гнев поднимался в нем, когда он смотрел на обрубки ног Вилли. Воинствующая любовь и страстная ненависть – любовь к своему народу и ненависть к угнетателям его народа – лишали его последних сил и отравляли душу.
– Дочка, – сказал он. – Дай мне часы и пальто. Я еду.
Он оперся на ручки качалки и встал. Пол, казалось, все дальше уходил из-под ног, после долгого лежания в постели они ему не повиновались. На миг он почувствовал, что сейчас упадет. Пошатываясь, он прошелся по пустой комнате и прислонился к дверному косяку. Там он закашлялся, вынул из кармана бумажную салфетку и прикрыл ею рот.
– Вот тебе пальто, – сказала Порция. – Но на улице такая жара, что оно тебе не понадобится.
Он в последний раз обошел пустой дом. Ставни были закрыты, и в затемненных комнатах пахло пылью. Он передохнул, опершись о стену прихожей, и вышел. Повода была солнечная. Накануне вечером и с утра к нему приходило проститься множество друзей, но теперь на крыльце собрались только родственники. Телега и автомобиль стояли на улице.
– Ну что ж, Бенедикт-Мэди, – сказал ему старик. – В самые первые дни, боюсь, ты будешь немножко скучать по дому. Но это скоро пройдет.
– У меня нет дома. По чему же я буду скучать?
Порция нервно облизнула губы.
– Он вернется, – сказала она, – как только ему полегчает. Бадди враз примчит его в город на машине. Бадди до смерти любит кататься на машине.
Автомобиль был нагружен его пожитками. К подножкам привязали ящики с книгами. На заднее сиденье взгромоздили картотеку и два стула. Письменный стол лежал ножками кверху на крыше. Машина была перегружена, а телега стояла почти пустая. Мул терпеливо ждал – вожжи ему оттягивал кирпич.
– Карл Маркс, – сказал доктор Копленд, – ступай хорошенько все осмотри. Обойди дом, проверь, не забыли ли чего. Прихвати чашку, которую я оставил на полу, и вынеси качалку.
– Пора двигаться. Мне позарез надо попасть к обеду домой, – сказал Гамильтон.
Наконец все было готово. Длинный ручкой завел машину. Карл Маркс сел за руль, а Порция, Длинный и Вильям кое-как уместились на заднем сиденье.
– Отец, а что, если тебе сесть на колени к Длинному? По-моему, так тебе будет удобнее, чем впихиваться рядом с нами и всей этой мебелью.
– Нет, у вас слишком тесно. Лучше я поеду на телеге.
– Но ты же не привык на ней ездить, – возразил Карл Маркс. – Тебя будет трясти на ухабах, да и проедете вы весь божий день.
– Неважно. Будто мне впервой ехать на телеге.
– Тогда скажи Гамильтону, чтобы он ехал с нами. Он-то наверняка больше хочет ехать на машине.
Дедушка приехал на телеге в город накануне. Они с Гамильтоном привезли свою продукцию – персики, капусту, турнепс – на продажу. Все, кроме мешка персиков, свезли на рынок.
– Что ж, Бенедикт-Мэди, видно, ехать тебе со мной, – сказал старик.
Доктор Копленд влез на задок. Он чувствовал такую усталость, словно тело у него было налито свинцом; Голова тряслась, и внезапный приступ тошноты вынудил его лечь плашмя на голые доски.
– Очень я рад, что ты едешь, – сказал дедушка. – Имей в виду, я всегда почитал ученых людей. Глубоко почитал. Многое могу простить человеку, если он образованный. И я очень рад, что у меня в семье снова есть такой ученый человек, как ты.
Колеса телеги скрипели. Они уже тронулись в путь.
– Я скоро вернусь, – сказал доктор Копленд. – Через месяц-другой я вернусь.
– Гамильтон – он тоже человек ученый. Думается мне, что он пошел немножко в тебя. Все за меня считает на бумаге и даже читает газету. И вот Уитмен, по-моему, тоже будет ученый. Уже сейчас может читать мне Библию. И числа знает. А ведь совсем еще дите. Да, я всю жизнь глубоко почитал людей ученых.
Телегу встряхивало, и толчки отдавались у него в спине. Он глядел на ветки над головой, а потом, когда тень кончилась, прикрыл лицо носовым платком, чтобы уберечь глаза от солнца. Неужели это конец? Нет, не может быть. Ведь в душе у него всегда жила его истинная, неуклонная цель. Сорок лет призвание было его жизнью, а жизнь – его призванием. А ведь ничто не было завершено, сколько еще оставалось сделать!
– Да, Бенедикт-Мэди, очень я рад, что ты к нам вернулся. Я давно хотел тебя спросить, чего это у меня барахлит правая нога? Чудно так – будто она у меня замерла. Принимаю шестьсот шестьдесят шесть и мазью натирал. А теперь, надеюсь, ты мне ее как следует подлечишь.
– Сделаю все, что смогу.
– Да, я рад, что ты будешь жить у меня. На мой взгляд, вся родня должна держаться вместе – и кровная родня, и все кумовья. Я так считаю, что все мы должны помогать друг другу, чтобы хоть как-нибудь перебиться, а уж дальше, на том свете, бог меня вознаградит.
– Чушь! – сердито воскликнул доктор Копленд. – Я верю в справедливость на этом свете.
– Во что ты веришь? Голос у тебя такой хриплый, что я не разбираю твоих слов.
– В справедливость для нас. В справедливость для нас, негров.
