— Это вы сами, я тут ни при чем, — сказал он, отметая угрозу.
— Ну, так остерегитесь, чтобы вы — или я! — не поранили мою ногу еще раз.
— Я его ненавижу! — сквозь зубы сказала Тереза, когда Джером ушел. — Он жестокий.
— Но любимчик отца Доминуса, я права?
— Да, их водой не разлить, — сказала девочка, но ничего не добавила.
— А какую работу вы, девочки, выполняете для отца Доминуса?
— Разливаем микстуры в пузырьки, укладываем пилюли в коробочки, наполняем баночки мазями, наклеиваем на все ярлыки и проверяем, что пробки воткнуты в пузырьки крепко, — сказала она, словно наизусть.
— И этой работой вы заняты все двадцать?
— Да, сестра Мэри.
— Панацеи отца Доминуса, видимо, знамениты!
— О да и очень! Особенно эликсир от холеры и лошадиная притирка. На них у нас есть постоянный заказ.
— Постоянный заказ?
— С аптекарских складов в Манчестере. Их отправляют туда, а оттуда в лавки по всей Англии.
— А у отца Доминуса есть брэнд?
— Что есть?
— Название общее для всего, что вы изготовляете, например, «Отец Доминус».
Лоб Терезы разгладился.
— А, я знаю, о чем вы — «Дети Иисуса». Это «Детей Иисуса», то «Детей Иисуса».
— Я никогда о них не слышала.
— Ну, наверное, очень многие слышали. Не то мы не были бы так заняты.
Когда появился отец Доминус, Мэри могла вручить ему сорок страниц изысканно каллиграфической рукописи. Рука, схватившая их с полки, слегка тряслась, пачка листов была поднята к глазам и жадно перебрана. Его лицо выражало благоговейный восторг, ни на йоту, догадывалась она, не притворный.
— Что за красота! — вскричал он, поглядев на нее, прежде чем положить верхний лист подо все остальные. — Вы пишете совершенно прямо поперек листа и точно сохраняли поля, не отчеркнув их.
Значит, он что-то видит, но смысла слов не улавливает, подумала Мэри: ведь она нарочно перепутала страницы. Он способен видеть прямизну и вроде бы карандашные штрихи, но только держа страницу в пяти дюймах от носа.
— Любой издатель будет доволен, — сказала она. — С чего мы начнем сегодня? С тьмы, света или с того, как Бог создал пещеры?
— Нет-нет, не сегодня! Мне надо забрать это и прочитать по-настоящему. Увижусь с вами завтра, сестра Мэри.
— Погодите! Если сегодня я не буду занята, дайте мне поразмяться!
Вскоре затем появился брат Игнатий с мотком тонкой веревки и двумя фонарями. Ухмыляясь, как фокусник, извлекающий кролика из шляпы, он издал трубный звук и предъявил из-за спины ее сапожки.
— Прогулка! — почти пропела Мэри, вскакивая со стула.
— Вроде, — сказал он. — Отец позволил мне проводить вас к реке и назад, но вам нужны ваши сапожки — там местами такая мокреть! Только сапожки я вам не оставлю. Когда опять вас запру, отнесу их ему. И будьте добреньки, не вздумайте бежать, — добавил он, отпирая дверь, и вошел в каморку, разматывая веревку. — Бежать-то некуда, а без фонаря темнотища там, как в Божьем Нутре. Один ее конец я обвяжу вокруг вас, а другой вокруг себя, и будем держать по фонарю. Масла хватит, чтобы пройти туда- сюда и передохнуть у реки, вот и вся недолга.
— Я не попытаюсь убежать, обещаю, — сказала Мэри, позволяя ему обвязать веревкой ее талию, пока она шнуровала сапожки.
Ее надежда увидеть, что находится за экраном, оказалась тщетной: Игнатий повел ее в пасть туннеля, который, знай она про него, можно было разглядеть из каморки; она же сочла его начало всего лишь сгустком черных теней. Сперва тропинка, освещаемая его фонарем впереди и ее — сзади, была сухой и усыпана обломками, но минут через десять вниз по наклонному туннелю появилась первая лужа, а затем пол становился все более сырым. Через полчаса Мэри оказалась на берегу клубящейся стремнины внушительного потока, покрывавшего значительную часть пола пещеры, столь обширной, что крохотные кружки света их фонарей лишь чуть намекали на ее размеры. Теперь ей стало ясно, о чем иногда говорил Чарли! Огромные поблескивающие пальцы указывали вниз откуда-то сверху, их известковая оболочка мерцала и посверкивала; местами нечто, более всего — подумать только! — походившее на полупрозрачную искрящуюся ткань, было накинуто на бездну, как шаль; длинные кристаллические пальцы торчали из луж или из чего-то другого, создавшего их и скрытого тенями.
— Какая красота! — в потрясении еле выдохнула она.
Теперь я начинаю понимать, каким образом отец Доминус сформулировал свою нелепую концепцию Бога. Оказаться здесь внизу без света было бы достаточно, чтобы вызвать безумие, и даже крохотный огонек не рассеял бы ужаса такой необъятности. Молю, чтобы мне не довелось заблудиться здесь внизу.
— Красивенько, — согласился Игнатий, — только нам пора идти назад, сестра Мэри.
Брести вверх по наклону было труднее, но Мэри приветствовала это. Если она не сможет разминаться, ей не удастся сохранить силы.
— Как давно ты живешь у отца Доминуса? — спросила она.
— Не знаю. Вроде бы я и не помню, чтоб жил где-то еще. Мы с Терезой самые старшие и дольше всех с отцом.
— Да, Тереза говорила. И еще, что отец привез Джерома из Шеффилда. Ты тоже из Шеффилда?
— Не знаю. Джером, он особ статья, говорит отец. Умеет читать и писать.
— Тебя мучил плохой хозяин?
— Чего плохой?
— Плохой хозяин. Злой мужчина, который порол тебя, чтобы заставить работать.
— Отец Доминус не порет, — был ответ, прозвучавший недоуменно.
— Что вы едите?
— Свежий хлеб, который печем. Сливочное масло, джем, сыр. Жареную говядину на обед по воскресеньям. Тушеное мясо. Похлебку.
— Какую похлебку?
— Когда как. Но хорошую.
— Кто готовит?
— Тереза. Камилла помогает и другие девочки по очереди.
— Так что вы не голодаете.
— Что значит, голодаете?
— Не чувствуете все время голода, потому что еды мало.
— Нет.
— Что вы пьете?
— Слабое пиво. Горячий шоколад по воскресеньям.
— А пудинги?
— Пирожки с патокой. Паровой пудинг. Пирожки с ревенем. Сливки.
— У вас есть коровы?
— Нет. Джером привозит молоко и сливки.
— У вас есть день преклонения?
— Преклонения?
— Здороваться с Богом. Благодарить его за Его Доброту?
— Нет. Мы благодарим отца Доминуса.
Вот это интересно! Значит, Бог отца Доминуса — его собственный и детей не касается. Видимо, они принадлежали Иисусу, хотя во время следующей прогулки будет интересно спросить брата Игнатия, что ему
