участи старших братьев. Но это меня не касалось. А вот пропасть, которая увеличивалась между Агамемноном и Ахиллом, — касалась, и даже очень.
Эта пропасть никогда бы не возникла, будь Ахилл простым орудием убийства вроде своего двоюродного брата Аякса. Но Ахилл умел думать и при этом превосходил других в битве. Улыбка сошла с моего лица, когда я понял: если бы мне довелось родиться со статью этого юноши и его положением, но при этом сохранить свой ум, я мог бы покорить весь мир. Моя линия жизни была надежнее: похоже, я еще увижу, как безгубое лицо Ахилла накроют безгубой золотой маской, но его окружала слава, какой никогда не было у меня. Понимая, что Ахилл обладал ключом к смыслу жизни, который никак не давался мне в руки, я чувствовал нечто похожее на потерю. Разве хорошо быть таким бесстрастным, таким холодным? О, вспыхнуть бы хоть однажды, как Диомед жаждет хоть раз замерзнуть!
— Я сомневаюсь, мой господин, — напрямик сказал сын Пелея, — что мы сможем взять Трою, если троянцы не сделают вылазку. Мои глаза видят вдаль лучше, чем у других, и я все время изучаю стены, которые, как ты считаешь, мы переоцениваем. По-моему, мы их недооцениваем. Единственный способ сокрушить Трою — это выманить троянцев на равнину и победить их в открытом бою. И это будет непросто. Нам придется удерживать их с флангов, чтобы не дать им вернуться в город и подготовиться к новому бою. Тебе не кажется, что мудрее было бы это учесть? Можем ли мы придумать какую-нибудь хитрость, чтобы выманить троянцев из города?
Я рассмеялся:
— Ахилл, если бы ты сидел за стенами, такими же высокими и толстыми, как троянские, разве ты покинул бы город, чтобы дать бой? У них была такая возможность, когда мы высаживались на берег Сигея. Но даже тогда они не смогли нас победить. Если бы я был Приамом, я бы держал армию на стенах и позволил бы ей безнаказанно нас дразнить.
Он был ничуть не обескуражен.
— Это не больше чем слабая надежда, Одиссей. Я не вижу никакой возможности штурмовать эти стены или протаранить ворота. А ты?
Я состроил рожу.
— О, я молчу! Я сказал вполне достаточно. Когда вокруг будут уши, готовые меня выслушать, я продолжу. Но не раньше.
— Мои уши готовы тебя выслушать, — быстро ответил он.
— Ахилл, твои уши недостаточно велики.
Даже эта маленькая шутка возмутила Агамемнона. Он наклонился вперед и выкрикнул:
— Троя не сможет нам противостоять!
— Тогда, мой господин, — гнул свое Ахилл, — если завтра троянская армия не выйдет на равнину, сможем ли мы подъехать к основанию стен, чтобы обследовать их вблизи?
— Конечно, — холодно ответил верховный царь.
Когда совет закончился, не приняв никакого существенного решения, кроме как выехать посмотреть на стены, я кивнул головой Диомеду. Вскоре он пришел ко мне в шатер. Он позволил себе проявить любопытство только тогда, когда вино было разлито и рабы отпущены, — Диомед учился сдерживаться.
— В чем дело? — спросил он с нетерпением.
— Разве должно быть какое-нибудь дело? Мне нравится твое общество.
— Я не подвергаю сомнению нашу дружбу. Меня интересует то выражение твоего лица, с каким ты подал мне знак. Что происходит, Одиссей?
— А! Ты слишком хорошо выучил мои маленькие привычки.
— Возможно, мой мыслительный аппарат и подпорчен в битвах, но он все еще может отличить ароматный нарцисс от смердящего трупа.
— Тогда, Диомед, давай считать это частным советом. Ты знаешь искусство войны лучше всех нас. Ты лучше всех нас должен знать, как взять укрепленный город. Ты покорил Фивы и построил святилище из вражеских черепов — великие боги, какая же страсть нужна, чтобы такое осуществить!
— Троя — не Фивы, — рассудительно заметил он. — Фивы — это Эллада, часть наших объединенных земель. Здесь же мы воюем с Малой Азией. Как может Агамемнон этого не понимать? В Эгейском море есть только две значительные силы — это Эллада и Малая Азия, которая включает в себя Трою. Вавилон и Ниневия не очень-то беспокоятся о том, что происходит на эгейских берегах, а Египет слишком далеко, чтобы Рамзесу вообще было до этого какое-то дело.
Смутившись, он замолчал.
— Но кто я такой, чтобы учить тебя?
— Не преуменьшай своего значения. Ты прекрасно все обобщил. Мне бы хотелось, чтобы еще пара мужей на сегодняшнем совете мыслили так же разумно.
Он сделал большой глоток из чаши, чтобы не показать, как он доволен.
— Да, я взял Фивы, но только после жаркой битвы за пределами ее стен. Я вошел в Фивы по телам их воинов. Ахилл, похоже, думал о том же, когда предложил сначала выманить троянцев из города. Но сама Троя? Даже горстка женщин и детей сможет держать нас под воротами целую вечность.
— Их можно уморить голодом.
Он рассмеялся:
— Одиссей, ты неисправим! Тебе очень хорошо известно, что законы Зевса Гостеприимного запрещают это. Сможешь ли ты вынести взгляд эриний, если уморишь голодом целый город?
— Я не боюсь дочерей Коры. Я посмотрел им в глаза много лет назад.
Он, очевидно, спрашивал себя, было ли это еще одним доказательством моего непочтения к богам. Но вслух он об этом не спросил. Он спросил о другом:
— Тогда на чем же мы порешим?
— Пока только на одном. Эта война будет очень долгой — несколько лет, не меньше. И поэтому я кое-чем займусь. Мой домашний оракул сказал, что я двадцать лет проведу вдали от дома.
— Ты настолько доверяешь простому домашнему оракулу, что ратуешь за то, чтобы взять город измором?
— Мой домашний оракул, — терпеливо объяснил я, — принадлежит Великой матери Земле. Она во всем нам очень близка. Она посылает нас в этот мир и призывает обратно к своей груди, когда наш путь окончен. Муж сам должен иметь право решать, каким способом ему вести войну. По-моему, любой жалкий военный закон защищает противника. Однажды появится человек, который так сильно захочет выиграть войну, что нарушит все эти законы, и после него все изменится. Замори голодом один город, и голод лавиной покатится дальше. Я хочу стать этим первым человеком! Нет, Диомед, я почитаю богов! Мне просто не нравятся ограничения. Ойкумена будет слагать об Ахилле песни, пока Крон не женится на матери во второй раз и дни людей не будут сочтены. Но разве это высокомерие, если я хочу, чтобы ойкумена слагала песни об Одиссее? У меня нет преимуществ Ахилла — я не огромен ростом и я не сын верховного царя; все, что у меня есть, — это я сам, умный, хитрый, проницательный. Не такие уж и плохие орудия.
Диомед потянулся:
— Да уж, неплохие. И чем ты думаешь заняться в нашем долгом походе?
— Я начну завтра же, когда мы вернемся с осмотра троянских стен. Я намерен собрать собственную маленькую армию, немножко проредив ряды большой.
— Собственную армию?
— Да, которая будет подчиняться только мне. Но это будет необычная армия из необычных воинов. Я собираюсь отобрать самых отчаянных сорвиголов, смутьянов и недовольных.
Пораженный, он открыл рот.
— Ты, верно, шутишь! Смутьяны? Недовольные? Сорвиголовы? Что же это будет за армия?
— Диомед, давай отложим вопрос о том, кто прав — мой домашний оракул, который говорит, что мы застрянем здесь на двадцать лет, или Калхант, который уверяет, что на десять. И первое и второе — долгий срок.
Я отставил чашу с вином и выпрямился.
— Если поход короткий, хороший командир сможет держать своих смутьянов при деле, за
