Предсказание отца Ральфа сбылось. В это время года Дрохеда утопала в розах, и теперь весь дом был завален ими. К восьми часам утра в саду остались разве что одни бутоны. Вскоре после того, как сорвана была с куста последняя роза, начал съезжаться народ на похороны; в малой столовой подали легкий завтрак — кофе, свежие, только-только из печи, булочки с маслом. После того как останки Мэри Карсон препроводят в склеп, в парадной столовой предстоит более солидная трапеза, участникам похорон надо будет подкрепиться перед дальней обратной дорогой. О последних новостях уже прослышали, слухи в Джилли разносятся мгновенно, чему содействует телефон — общая линия сразу для нескольких абонентов. Произносились приличные случаю скорбные фразы, а взгляды и умы прикидывали, рассчитывали, втайне усмехались.
— Говорят, мы вас скоро лишимся, ваше преподобие, — едко заметила мисс Кармайкл.
Никогда еще он не казался столь отрешенным, столь чуждым человеческих чувств, как в это утро — в стихаре без кружев поверх матово-черной сутаны, с серебряным крестом на груди. Словно здесь только его тело, а дух витает далеко. Но он рассеянно посмотрел сверху вниз на мисс Кармайкл, словно бы собрался с мыслями и весело, ничуть не притворно улыбнулся.
— Пути господни неисповедимы, мисс Кармайкл, — ответил он и отошел, заговорил с кем-то еще.
Никто не догадался бы, о чем он думает, а на уме у него было неизбежное столкновение с Пэдди из-за завещания, и страшила ярость Пэдди, и нужно, необходимо было ощутить эту ярость и презрение.
Прежде чем начать мессу, он обернулся к пастве; в зале яблоку некуда было упасть; и тяжелый, густой запах роз душил, несмотря на распахнутые окна.
— Не стану растекаться в пространных славословиях, — произнес он чуть ли не с оксфордской изысканностью, по его речи почти незаметно было, что родом он ирландец. — Все вы знали Мэри Карсон. Она была столпом и опорою нашего общества, опорою святой церкви, которую возлюбила превыше кого- либо из людей.
Иные слушатели потом клялись, что при этих словах глаза его блеснули насмешкой, другие столь же решительно утверждали, что взор его туманила глубокая, неподдельная скорбь.
— Она была опорою церкви, которую возлюбила превыше кого-либо из людей, — повторил отец Ральф еще отчетливей; он был не из тех, кто сворачивает с полпути. — В последний свой час она была одна — и все же не одна. Ибо в наш смертный час с нами и в нас пребывает Господь наш Иисус Христос и на себя принимает бремя наших мук. Ни величайший из людей, ни последний из малых сих не умирает в одиночестве, и смерть сладостна. Мы собрались здесь для молитвы о бессмертной душе усопшей, да воздается ей, кого мы любили при жизни ее, по заслугам в жизни вечной. Помолимся.
Самодельный гроб стоял на низкой тележке, сколоченной мальчиками Клири на скорую руку из собранных на усадьбе деревянных обрезков и колесиков; его совсем скрывали от глаз горой насыпанные розы. Но, несмотря на распахнутые настежь окна, сквозь душный запах роз все ощущали и другой запах. Об этом еще раньше говорил врач, который приехал в Дрохеду засвидетельствовать смерть.
— Когда я приехал, она уже до того разложилась, что меня вывернуло наизнанку, — сказал он по телефону Мартину Кингу. — В жизни я так никому не сочувствовал, как бедняге Пэдди Клири — мало того, что у него отняли Дрохеду, так он еще должен впихнуть эту падаль в гроб.
— Тогда я не вызываюсь в носильщики, — откликнулся Мартин, его было еле слышно, их подслушивали все, кто только мог подключиться к линии, и доктору пришлось трижды переспрашивать.
Потому и сколотили тележку: никто не хотел подставлять плечо под останки Мэри Карсон на пути через луг к фамильному скчепу. И никто не пожалел, когда двери склепа закрылись за нею и наконец снова можно стало дышать.
Покуда все, кто был на похоронах, собрались в парадной столовой перекусить и кто ел, а кто только делал вид, будто ест, Гарри Гоф отвел Пэдди с семьей, отца Ральфа, миссис Смит и двух горничных в гостиную. Никто из приезжих пока что вовсе не спешил домой, оттого-то они и прикидывались, будто заняты едой; всем хотелось поглядеть, какое лицо будет у Пэдди после того, как огласят завещание. Надо отдать справедливость ему и его семье, во время похорон ничуть не видно было, чтобы они думали о своем новом, более высоком положении в обществе. Пэдди, добрая душа, был верен себе и оплакивал сестру, и Фиа была такая же, как всегда, словно бы равнодушная к тому, что у нее впереди.
— Пэдди, я хочу, чтобы вы опротестовали завещание, — сказал Гарри Гоф, этот поразительный документ он прочитал с возмущением, с нескрываемой досадой.
— Подлая старая греховодница! — сказала миссис Смит; отец Ральф ей нравился, но к семейству Клири она привязалась всей душой. Благодаря им в ее жизнь вошли дети.
Но Пэдди покачал головой.
— Нет, Гарри. Не могу. Она была всему этому хозяйка, верно? Стало быть, ее воля, распорядилась, как хотела. Захотела все отдать церкви — и отдала. Не буду врать, немного не того я ждал, но я ведь человек простой, так что, может, оно и к лучшему. Не очень-то мне по плечу этакая ответственность — владеть Дрохедой, уж больно она велика.
— Вы не поняли, Пэдди! — Юрист начал объяснять медленно, раздельно, как малому ребенку. — Речь идет не только о Дрохеде. Поверьте, это имение — самая малая часть наследства. Ваша сестра располагает контрольными пакетами чуть не в сотне надежнейших акционерных обществ, ей принадлежат сталелитейные заводы, и золотые прииски, и компания «Мичар Лимитед» — одна ее контора занимает десятиэтажное здание в Сиднее. Человека богаче нет во всей Австралии! Любопытно, меньше месяца назад она поручила мне связаться с директорами «Мичар Лимитед» в Сиднее и выяснить точно, в какую сумму оценивается ее состояние. Ко дню своей смерти она стоила свыше тринадцати миллионов фунтов.
— Тринадцать миллионов фунтов! — У Пэдди это прозвучало как цифра, измеряющая расстояние от Земли до Солнца, как нечто недоступное пониманию. — Ну, тогда все ясно, Гарри. За такие деньги я отвечать не желаю.
— Никакая это не ответственность, Пэдди! Неужели вы еще не поняли? Такие деньги сами о себе заботятся! Вам вовсе незачем самому их выращивать и собирать урожай, сотни наемных служащих только тем и заняты, что заботятся об этом вместо вас. Опротестуйте завещание, Пэдди, очень вас прошу! Я добуду для вас лучшего адвоката во всей Австралии, а если понадобится, буду отстаивать ваши права по всем инстанциям, вплоть до Тайного совета.
Пэдди вдруг сообразил, что дело касается не его одного, но всей семьи, и обернулся к Бобу и Джеку — тихие, озадаченные, они сидели рядом на скамье флорентийского мрамора.
— Что скажете, ребята? Хотите вы добиваться тринадцати миллионов тетушки Мэри? Если хотите — ну, тогда я стану оспаривать завещание, а если нет, нипочем не стану.
— Так ведь в завещании вроде сказано, нам все равно можно жить в Дрохеде, верно? — спросил Боб.
— Никто не сможет вас выставить из Дрохеды, пока будет жив хоть один внук вашего отца, — ответил Гарри Гоф.
— Мы переселимся сюда в Большой дом, миссис Смит и обе девушки станут нам помогать, и у всех будет хороший заработок, — сказал Пэдди, в голосе его не слышалось ни тени разочарования, напротив, он с трудом верил своему счастью.
— Тогда чего нам еще надо, а, Джек? — спросил Боб. — Верно я говорю?
— Мне это подходит, — сказал Джек.
Отец Ральф беспокойно переступил с ноги на ногу. Он не тратил времени на переодеванье после похорон и здесь, в гостиной, не сел; одиноко стоял в тени, в дальнем углу, словно некий мрачный красавец колдун, спрятав руки меж черными складками своего облачения, лицо застывшее, и в отрешенном взгляде, в самой глубине синих глаз — ужас, недоумение, досада. Так, значит, даже этого ему не дано, не будет желанной кары, ни ярости, ни презрения: Пэдди поднесет ему все на золотом блюде доброй воли, да еще и спасибо скажет за то, что он, Ральф де Брикассар, избавляет семейство Клири от обузы.
— Ну, а что же Фиа и Мэгги? — резко спросил он, обращаясь к Пэдди. — Вы так мало считаетесь со своими женщинами, что даже не спрашиваете их мнения?
— Фиа? — с тревогой вымолвил Пэдди.
— Решай как знаешь, Пэдди. Мне все равно.
— Мэгги?
— Не нужны мне ее тринадцать миллионов сребреников, — сказала Мэгги, в упор глядя на отца
