— Я должен быть дома! — взревел царь.
— Да знаю я. Только скажи — как? Каким образом?
— Неужели нет ни малейшей возможности перекупить этого Альбина? Сколько Массива сунул ему в лапу? Я дам больше!
Бомилькар расстроенно покачал головой.
— Новый консул не любит тебя, государь, — проговорил он печально. — Ты пренебрег возможностью одарить Альбина на его день рождения. Он был в прошлом месяце. А Массива не пренебрег и одарил. Любопытный факт: он послал подарок, когда Альбина избрали консулом, а потом еще один, на день рождения…
— Все мои агенты, чтоб им… — прошипел Югурта сквозь зубы. — Им кажется, что я начинаю сдавать, вот и валяют дурака. — Он облизал губы и неожиданно спросил: — Я проигрываю, ведь верно?
Бомилькар улыбнулся:
— Ты? Никогда!
— Не знаю, не знаю… Массива! Ты полагаешь, я запамятовал о нем? Я думал, что он в Киренаике с Птолемеем Апейоном! — Югурта передернул плечами, но все же попытался сохранить спокойствие. — Может быть, все это ерунда. Кто поведал тебе об этом?
— Метелл, самолично. Похоже, он знает, о чем говорит. Он собирает все сплетни, ведь в следующем году он собирается стать консулом. Он не одобряет политики Альбина — еще бы! Если бы одобрял, то не обмолвился бы ни словом. Но ты знаешь Метелла — он образец виртуозной римской честности. Он совершенно неподкупен. Будь его воля, цари не стояли бы в ожидании у римского порога.
— Метелл может позволить себе роскошь честности, — произнес Югурта раздраженно. — Разве он не богаче Креза? Разве они не поделили между собою Испанию и Азию? Хорошо хоть не добрались до Нумидии! Не доберется до моего царства и Спурий Постумий Альбин. Так ты говоришь, Массива в Риме? — Югурта застыл в кресле.
— Со слов Метелла, государь.
— Мы должны ждать, пока не узнаем, кого из консулов изберут управлять Африкой, а кого — Македонией.
Бомилькар глянул на него удивленно:
— Неужто, царь, для тебя так важны результаты голосования?
— Никогда не знаешь, чего можно ожидать от римлян, — отвечал Югурта спокойно. — Может быть, все уже решено. А может, они нарочно распускают слухи, чтобы поиздеваться над нами. Поэтому я буду ждать, Бомилькар. Узнаю результаты голосования — решу, что мне делать.
С этими словами он повернул кресло и возвратился к своим размышлениям о дожде.
Трое детей росло в старом деревенском доме в Арпине. Гай Марий был старшим. У него была сестра Мария и младший брат Марк Марий.
Все предполагали — и не без основания, — что они займут значительное место в жизни этого города и края, но никому и в голову не приходило, что кто-нибудь из них замахнется на нечто большее.
Их семья представляла собою типичную семью сельских нобилей. То были простые, сердечные, чуть старомодные землевладельцы — без всяких претензий. Марии, казалось, испокон века будут известны лишь в Арпине. Мысль о том, что один из них войдет в римский Сенат, их никогда не посещала.
Цензор Катон со своим низким происхождением наделал было волнений. Но земли его отца находились в Тускуле — в пятнадцати милях от Сервиевой стены, римской городской границы, — так что провинциальным землевладельцам он казался даже аристократом.
Нет, арпинские помещики не стремились к тому, чтобы их сыновья стали сенаторами. Они и так жили богато, и денежки всегда водились у них в избытке. Самые жирные арпинские земли были поделены кусками во много квадратных миль между тремя семьями — Мариями, Грацидиями и Туллиями Цицеронами. Семьи были велики и обеспеченны. Когда кому-нибудь в этих семьях требовались муж или жена, то за будущими супругами отправлялись не в Рим, а в Путеолы, где жила семья Граниев. Эти Грании, презревшие сельский быт, занимались морской торговлей и арпинцами являлись не по духу, но лишь по происхождению.
Невеста Гая Мария была просватана за него, когда он был еще маленьким мальчиком. Она терпеливо ждала достижения совершеннолетия в доме Граниев в Путеолах, потому что была еще моложе жениха. Увы, любовь у молодого Гая уже была. Правда, не женщину он любил. И не мужчину. Гай Марий полюбил армию. Полюбил всем сердцем, всей душой — и на всю жизнь.
В семнадцать лет он стал кадетом и сокрушался: ох, нет серьезной войны, беда! Впрочем, рвение его не остыло, и скоро он сделался младшим офицером в консульском легионе. А когда пошел ему двадцать третий год, его взяли в личную ставку Сципиона Эмилиана. На настоящую войну, в Нуманцию, в Испанию.
Немного потребовалось времени, чтобы там подружился он с Публием Рутилием Руфом и Югуртой, царевичем нумидийским. Храбро и весело они вместе сражались, за что заслужили уважение Сципиона Эмилиана. Он, посмеиваясь, но любя, именовал их «кошмарным трио». Никто из них не был вхож в высшие круги Рима. Югурта — из-за того, что был иноземцем. Семья Публия Рутилия Руфа не заседала в Сенате уже более сотни лет, а сейчас не могла купить себе и консульства. А Гай Марий — из-за того, что слыл деревенщиной. В то время, бесспорно, они и не думали о политике. Они были солдаты, и это их устраивало.
Правда, Гай Марий — случай особый. Он был рожден для службы, но более того — он был рожден для лидерства.
— Ты всегда знаешь, что, когда и как нужно делать, — говаривал ему Сципион Эмилиан с некоторой завистью. Сам-то он не то чтобы не знал, но — увы! — с ранней юности он почтительно внимал старшим — на плацу, за учебой, за обеденным столом. И как следствие, редко решался на спонтанные действия. Этому- то он и завидовал. К счастью, не слишком, ибо обладал другими талантами. Он был великий организатор, а не солдат. Он предпочитал сражаться, глядя на карты. Он считал, что если план кампании до тонкостей продуман военачальником еще до того, как первый легионер призван на службу, то победа предрешена и солдатам делать уже нечего.
Однако Гай Марий всего лишь вел себя естественно. Совсем еще недавно он был ребенком, маленьким и худеньким, изнеженным любителем вкусненького. Любимец матери, он был втайне презираем отцом. Но с тех пор как Гай Марий надел первую свою пару военных сандалий и латы из гладких бронзовых пластин поверх кожаного доспеха, он начал расти прямо на глазах — и телом, и духом. И вскоре сделался истинным воином, превосходя окружающих силой, отвагой и независимым нравом. Изменилось и отношение к нему в семье: теперь уже мать не принимала сына — таким, каким он стал; зато отец впервые проникся к нему уважением.
Сам же Гай Марий полагал, что нет счастья выше, нежели ощущать себя одной из шестеренок прекрасно отлаженной и грозной военной машины. Ни поражения, ни тяготы долгих учений, ни близкое дыхание смерти — ничто не могло заглушить в нем восторженности. Что ему приказывали, его не заботило; дело солдата — повиноваться.
В Нуманции он впервые встретил семнадцатилетнего новичка, который, едва прибыв из Рима, тотчас присоединился к свите Сципиона Эмилиана. То был Квинт Цецилий Метелл, младший брат знаменитого Цецилия Метелла, который после военных действий против племен, населявших Далматийские горы Иллирии, получил почетное прозвание «Далматик» и выдвинулся на пост Великого Понтифика.
Молодой Метелл был типичным Метеллом — медлительным флегматиком. Работал и думал он медленно, но если уж что-то втемяшится ему в голову… Самоуверенности ему было не занимать.
Эта черта — как бы помягче сказать — раздражала Сципиона Эмилиана, обычно довольно терпимого к молодым представителям своего класса. Чтобы подросток не путался под ногами и по-настоящему почувствовал войну, его прикрепили к «кошмарному трио». Разумеется, Марию, Рутилию и Югурте совершенно не понравилось, что им подсунули мельничный жернов с собственным мнением! Друзья приняли новичка как обузу.
Покуда Сципион Эмилиан был занят захватом Нуманции, бедный парень испытывал свою судьбу.
И вот Нуманция пала. Была повержена, уничтожена. Неудивительно, что всем — от старшего командира до новобранца — позволено было пьянствовать. «Кошмарное трио» не просыхало. На беду Квинт
