Первый — больше чем консул. Два консула сменяются каждый год. Много их было, много их будет. Но за всю историю Республики лишь несколько человек могли называться Первыми.
Теперь в Риме нет такого человека. Давно уже нет — целых девятнадцать лет, с тех пор как умер Сципион Эмилиан. Почти добрался до этой вершины Марк Эмилий Скавр. Но не хватило ему некоего ценного качества. Сплава силы, власти и славы, того, что римляне зовут auctoritas. Однако — да будет он здрав!
Толпа колыхнулась, и легкий шепот пробежал по ней — Марк Минуций Руф приступил к обряду. Но вышла досадная заминка: бык, назначенный на заклание Великому Богу, не стал есть корма со специальными снадобьями. Он пыхтел, мотал головой и рвался прочь.
Все припомнили и другие дурные предзнаменования этого дня. «Не жди теперь хорошего года», — шептали в толпе. Обнаженный по пояс жрец с молотом не стал дожидаться, пока животное поднимет голову к небесам, а потом опустит ее к земле. Позже можно будет сказать, что оно сделало это десяток раз, борясь за свою жизнь. Молниеносный взмах молота, глухой удар — и бык рухнул на вымощенную каменными плитами площадку. Другой жрец с обоюдоострым топором опустил свое оружие на шею животного — камни стали багряными. Жрецы наполняли чаши кровью, а она все текла и текла, стекала с плит… Земля, пропитанная дождем, почти не поглощала ее.
«О человеке многое можно узнать по тому, как сказывается на нем вид крови и запах…» — размышлял Гай Марий. Он видел, как одни быстро отворачивались и уходили в сторону, как другие стояли в крови спокойно, позволяя пропитаться сандалиям. Иные едва сдерживали тошноту.
«А вот к этому человеку стоит приглядеться повнимательней!»
Он стоял среди всадников — молодой, только вступил в возраст зрелости. Однако нет на его тоге узкой красной полоски. Вот он развернулся к Форуму и двинулся… Его светло-серые глаза жадно сверкнули при виде кровавой струи — это Гай Марий тоже успел заметить. Но кто же он? И кто бы о нем мог знать? Красив и мужской, и женской красой сразу: молочная кожа и волосы цвета солнца на рассвете. Словно сам Аполлон показался перед Марием. Но нет, этот взгляд — взгляд человека, знающего, что такое страдание. Разве боги страдают?
В корм второму быку подсыпали еще больше сонного снадобья. Но и этот бык сопротивлялся — пожалуй, сильнее, чем первый. Удар по голове, обычно заставлявший животное покорно осесть, был слабым и лишь разъярил его. Какой-то жрец догадался ухватить быка за мошонку и тем выиграть мгновение для ударов. Молотобоец и жрец с топором ударили вместе. Бык упал, и брызги его крови окропили все вокруг, включая обоих консулов. Спурий Постумий Альбин и младший брат его Авл сплошь были в крови. Гай Марий краем зрения изучил выражения их лиц, обдумывая последствия такого скверного знамения. Дурного предзнаменования для Рима.
А непрошеные мысли все назойливее, все неотвязнее. Словно вот оно, время, пришло. Настал тот самый миг, что вознесет Гая Мария, сделает его Первым Человеком в Риме. Здравый смысл — много его набралось у Мария за прожитые годы — сопротивлялся. Предчувствия — вздор, подразнят и обманут, отдадут на позор и смерть, — так решил бы любой здравомыслящий римлянин.
Ему, Гаю Марию, сорок семь. В шестерку преторов пять лет назад попал он случайно, да и будто в насмешку — шестым, последним в списке. Уже и тогда он не был молод, чтобы пробиваться к консульскому креслу. Без громкого имени, без своры клиентов… Теперь — и подавно ушло его время. Утекло, иссякло.
Окончилась церемония, консулы были посвящены. Верховный жрец — Великий Понтифик Луций Цецилий Метелл Далматик, этот самовлюбленный осел, обожающий роскошь и блеск, выдавил из себя последнюю молитву. Глашатай старшего консула стал созывать Сенат в храм Юпитера Наилучшего Величайшего, на собрание. Нужно было определить день Латинского праздника на горе Альбан, обсудить, какие провинции нуждаются в новых правителях. Распределить по этим провинциям преторов и консулов.
Иные из народных трибунов преступили дозволенные границы, смущая народ, — это тоже надобно обсудить. Скавры обязаны остановить этих крикливых глупцов, уподобясь плотине, сдерживающей вешние грязные воды.
Кто-нибудь из Цецилиев Метеллов опять будет гнусаво разглагольствовать об упадке нравов среди римской молодежи. Но, утомленные скукой, сразу десяток-другой человек прервут его…
Старо и привычно все. Люди вокруг, Сенат, весь Рим да и сам Гай Марий нисколько не изменились, лишь постарели на год. Будет Гаю Марию пятьдесят семь, а потом — шестьдесят семь… А потом эти нудные, глупые люди сожгут его на погребальном костре, и он растворится в небе струйкой дыма. Прощай, Гай Марий, знатный свинопас… Все равно ты не был римлянином.
Глашатай умолк. Гай Марий вздохнул глубоко и пошел прочь, оглядываясь по сторонам в надежде увидеть поблизости кого-нибудь, кого можно было бы пнуть как следует, чтобы на душе полегчало.
И тут встретился он глазами с Гаем Юлием Цезарем. Тот улыбался, будто прочел его мысли.
Гай Марий остановился, отведя взор.
Гай Юлий — после смерти брата Секста старший из Юлиев Цезарей — был рядовым членом Сената. Высокий и подтянутый, истинный военный. Лицо его было симпатично несмотря на возраст — пятьдесят пять лет. Красивое лицо, обрамленное пышными седыми волосами. Такие люди уходят из жизни постепенно, такие и в девяносто, на трясущихся ногах, ходят в Сенат и поражают всех удивительным здравомыслием. Такие не оканчивают жизни под жертвенным топором. Именно такие и делают Рим Римом, когда приходит к этому время. Да, именно такие, а не стадо Цецилиев Метеллов. Потому что они — лучшие из всех.
— Кто из Метеллов собирается сегодня вещать? — осведомился Цезарь, когда вместе они стали подниматься по широким ступеням Храма.
— Тот, кто хочет взобраться повыше, — отвечал Гай Марий. Густые его брови поползли вверх, а затем вниз, точно гусеницы по ветке. — Старина Метелл, вероятно. Младший братик нашего верховного жреца.
— Разве?
— Полагаю, он хочет стать консулом на следующий год. Ему пора готовиться к этому.
— Думаю, что ты прав, — отозвался Цезарь.
Гай Марий по старшинству пропустил Цезаря вперед и вошел следом в священное жилище Юпитера Наилучшего Величайшего.
Центральная зала плавала в полутьме — солнце не заглядывало в храм. Но лик божества светился багрово, будто раскаленный незримым огнем. Древним было изваяние, много веков назад слепил его из терракоты знаменитый этрусский скульптор Вулька. Позже добавились одежды из слоновой кости, золотые волосы и сандалии, золотая молния, серебряная кожа рук и ног. Выросли ногти из слоновой кости. Лишь лицо, чисто выбритое на этрусский манер, перенятый римлянами, сохранило цвет терракоты. Точеное, правильное лицо, и только сомкнутые губы растянуты чуть не до ушей в бессмысленной улыбке. С такой улыбкою непутевые отцы наблюдают, как их чада играют с огнем.
По сторонам открывались две залы поменьше: слева — Минервы, справа — Юноны. Дочери Юпитера и супруги его. Статуи их были из чистого золота и кости слоновой, но обеих знатных дам принудили к соседству с чужаками. Старые боги не покинули этого места, когда строился храм. Не захотели. Римляне есть римляне — их оставили здесь, вместе с богами новыми.
— Позволь спросить тебя, Гай Марий, не примешь ли ты приглашения к обеду сегодня в моем доме?
Это было неожиданно. Гай Марий даже зажмурился, медля с ответом.
С чего бы такая честь? Странно все это. Но и на насмешку не похоже. Юлии Цезари не смеются над теми, кто в пасынках у судьбы. Верно, в дом их непросто попасть. Но это понятно. Если твой род восходит к Юлу, Энею и Анхизу, к самой богине Венере, вряд ли ты будешь водиться с портовыми рабочими или кем-то вроде Цецилия Метелла.
— Благодарю тебя, Гай Юлий. Почту за честь.
Луций Корнелий Сулла проснулся сразу следом за солнцем новогоднего дня. Проснулся почти протрезвленным. Он лежал точно так же, как упал вчера, — между мачехой и любовницей. Обе дамы — по
