недавно провозгласили превращение италиков в римлян. Здесь не будет ни трофеев, ни компенсации, которой достало бы для того, чтобы покрыть серебром пустой пол храма Сатурна хотя бы в один слой.
— Edepol! И он думает, что это красноречие? — вопросил Филипп, обращаясь ко всем, кто мог его услышать.
— Тихо! — проворчал Марий.
— Казна италиков так же пуста, как и наша, — продолжал Сулла, не обращая внимания на этот обмен репликами. — Новые граждане, которые появятся в наших списках, так же отягощены долгами и так же обеднели, как и коренные римляне. В такое время нужно с чего-то начинать. Объявлять всеобщее освобождение от долгов немыслимо. Но нельзя и выдавливать деньги из должников до тех пор, пока они не испустят дух. Другими словами, более правильно и справедливо было бы уравнять стороны в отношении к займу. Именно такую попытку я намерен предпринять со своим lex Cornelia.
— А как насчет долга Рима Италийской Галлии? — спросил Марий. — Покрывает ли lex Cornelia и его также?
— Разумеется, Гай Марий, — любезно ответил Сулла. — Мы все знаем, что Италийская Галлия очень богата. Война на полуострове не коснулась ее, и она сделала большие деньги на этой войне. Поэтому деловые люди этого региона могут позволить себе отказаться от таких мер, как взимание сложных процентов. Благодаря Гнею Помпею Страбону вся Италийская Галлия к югу от Пада теперь полностью римская, и основные города к северу от реки наделены латинскими правами. Я думаю, что справедливо будет рассматривать жителей Италийской Галлии как любую другую группу римлян и латинян.
— Они не будут столь счастливы называть себя клиентами Помпея Страбона, когда услышат там, в Италийской Галлии, об этом lex Cornelia, — с усмешкой шепнул Сульпиций Антистию.
Однако палата одобрила закон взрывом голосов «за».
— Ты проводишь хороший закон, Луций Корнелий, — неожиданно сказал Марк Юний Брут, — но он заходит недостаточно далеко. Как быть в тех случаях, когда дело доводится до суда, но при этом ни одна из тяжущихся сторон не имеет достаточно денег, чтобы внести залог городскому претору? Хотя банкротские суды и закрыты, существует много случаев, когда городской претор уполномочен решать дело без залога. В настоящее время, согласно закону, если сумма, о которой идет речь, не внесена, у претора связаны руки и он не может ни слушать дело, ни выносить решение. Могу ли я предложить второй lex Cornelia, позволяющий не вносить залог в делах, касающихся долгов?
Сулла рассмеялся, всплеснув руками:
— Вот вопрос, который я хотел услышать, уважаемый городской претор! Разумное решение досадных проблем! Непременно проведем закон, отменяющий залог по усмотрению городского претора!
— Хорошо. Если уж ты собираешься добиваться этого, то почему бы не открыть снова банкротские суды? — спросил Филипп, который очень боялся любых законов, связанных со сбором долгов; он непрерывно ходил в долгах и считался одним из худших плательщиков Рима.
— По двум соображениям, Луций Марций, — ответил ему Сулла так, словно реплика Филиппа была серьезной, а не иронической. — Во-первых, потому что у нас нет достаточного числа магистратов, чтобы включить их в состав судов, и Сенат настолько поредел, что трудно будет найти специальных судей. Во- вторых, потому что дела о банкротстве являются гражданскими и так называемые банкротские суды полностью комплектуются специальными судьями, назначаемыми по усмотрению городского претора. А это возвращает нас к первому соображению, не так ли? Если мы не можем укомплектовать уголовные суды, то как нам набрать судей для более гибкого и широкого ведения гражданских дел?
— Так сжато изложено! Благодарю тебя, Луций Корнелий! — сказал Филипп.
— Не стоит благодарности, Луций Марций. Ты понял?
Разумеется, обсуждение продолжалось. Сулла и не ждал, что его рекомендации будут приняты сразу и без возражений. Но даже среди оппозиции, состоявшей из сенаторов-ростовщиков, нашлись колеблющиеся, поскольку каждому было понятно, что собрать какие-то деньги лучше, чем не собрать вовсе ничего. К тому же Сулла ведь не пытался полностью отменить проценты.
— Объявляю голосование, — сказал Сулла, когда счел, что они достаточно поговорили и дальнейшая трата времени ему надоела.
Подавляющим большинством палата приняла senatus consultum, передающий оба новых закона в народное собрание, которому консул должен был представить свой вопрос сам, хотя и был патрицием.
Претор Луций Лициний Мурена, человек более известный тем, что разводил пресноводных угрей для праздничного стола, нежели своей политической деятельностью, внес такое предложение: пусть палата решит вопрос о возвращении сосланных комиссией Вария.
— Мы предоставляем гражданство половине Италии, в то время как люди, осужденные за поддержку этой меры, все еще лишены гражданства! — выкрикнул Мурена с воодушевлением. — Пора им вернуться домой. Они — как раз те римляне, которые нам нужны!
Публий Сульпиций вскочил со скамьи трибунов и повернулся к креслу консула:
— Можно мне сказать, Луций Корнелий?
— Говори, Публий Сульпиций.
— Я был очень хорошим другом Марка Ливия Друза, хотя никогда не желал предоставления гражданства италикам. Тем не менее я осуждал методы, которыми Квинт Варий проводил свои судилища, и все мы должны спросить себя, скольких людей он осудил всего лишь из-за своей к ним личной неприязни. Но фактом остается и то, что его суд был законно создан и проводил свои решения в соответствии с законом. В настоящее время этот суд все еще функционирует, хотя и с противоположной целью. Это единственный действующий суд. Это — законно созданное учреждение, и его решения должны признаваться. Поэтому я заявляю: если в палате будут предприняты попытки возвратить любого из людей, осужденных комиссией Вария, я воспользуюсь своим правом вето.
— Также и я, — сказал Публий Антистий.
— Сядь, Луций Лициний Мурена, — мягко попросил Сулла.
Мурена сел, подавленный, и вскоре после этого палата завершила свое первое заседание, проходившее под председательством консула Суллы.
Когда Сулла выходил из здания Сената, его задержал Помпей Страбон.
— Можно тебя на пару слов, Луций Корнелий?
— Разумеется, — сердечно отозвался Сулла, рассчитывая на более длительный разговор; он заметил, что Марий прячется, ожидая его, а он не хотел иметь никаких дел с Марием, хотя знал, что не сможет отделаться от него без весомой причины.
— Как только ты урегулируешь финансовые дела Рима в удовлетворяющей тебя степени, — произнес Помпей Страбон своим бесцветным, но угрожающим голосом, — я полагаю, ты займешься распределением командных постов в этой войне.
— Да, Гней Помпей, я надеюсь, что доберусь и до этих вопросов. Думаю, что согласно правилам они должны были бы обсуждаться вчера, когда палата утверждала наместников провинций, но — как ты вероятно понял из моей сегодняшней речи — я рассматриваю этот конфликт как гражданскую войну и хотел бы, чтобы командные посты обсуждались на очередном заседании.
— О, конечно, я принимаю твою точку зрения, — ответил Помпей Страбон тоном человека, скорее не разбирающегося в протоколе, нежели смущенного глупостью своего вопроса.
— Так в чем же дело? — вежливо осведомился Сулла, краем глаза заметив, что Марий наконец удаляется. Он тащился прочь в компании юного Цезаря — мальчишка терпеливо ждал старика возле дверей.
— Если я возьму войска Публия Сульпиция, прибывшие из Италийской Галлии в позапрошлом году, а также войска Секста Юлия, привезенные из Африки, то у меня будет десять полных легионов, — объяснил Помпей Страбон. — Я уверен, ты поймешь меня, Луций Корнелий, поскольку, думаю, ты сам находишься в таком же положении: большинству моих легионов не платили жалования в течение года.
Уголки рта Суллы опустились в горькой усмешке:
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Гней Помпей!
— Сейчас я в какой-то степени аннулировал этот долг, Луций Корнелий. Солдаты получили все, что нашлось в Аскуле, от мебели до бронзовых монет. Одежду, женские безделушки, всякие мелочи, вплоть до последней лампы. Это их обрадовало. Случалось, я и прежде мог дать им разную ерунду, которую они
