был более непроницаем, чем улитка во время дождя.
— Думаю, что ты вел себя как избалованный ребенок!
— Отец! — Марий-младший покачал головой, в его глазах блеснули слезы. — Сын Гая Мария не может быть избалованным ребенком. И хорошо, что я не был таким! Ты шагаешь по миру большими шагами, как Титан, а мы все суетимся у тебя под ногами, не понимая, чего же ты добиваешься, как лучше угодить тебе. Ни один из тех, кто окружает тебя, не равен тебе ни по уму, ни по компетентности. Никто не сравнится с тобой, включая меня, твоего сына.
— Тогда поцелуй меня еще раз и ступай. — На этот раз объятие было искренним. Марий никогда не думал, что сын так сильно его любит. — Кстати, ты был совершенно прав.
— Прав в чем?
— В том, что убил консула Катона.
Марий-младший неодобрительно покачал головой.
— Я знаю это! Мы встретимся на Энарии в декабрьские иды.
— Гай Марий! Гай Марий! — позвал раздраженный голос.
Марий вернулся к таверне.
— Если ты готов, мы можем отправиться на мой корабль сейчас же, — произнес Публий Мурций все таким же раздраженным голосом.
Марий вздохнул. Инстинкт недаром подсказывал, что это путешествие может оказаться гибельным. Публий Мурций был никчемным человеком, снулой рыбой, а не отважным пиратом.
На корабль, однако, вполне можно было положиться — он обладал хорошими мореходными качествами. Хотя какую роль это сыграет в открытом море между Сицилией и Африкой, если случится самое худшее и их пронесет дальше Сицилии, Гай Марий, разумеется, не знал. Главной помехой кораблю был, вне всякого сомнения, его капитан, Мурций, который только жаловался и выражал недовольство. Однако путешественники благополучно миновали илистые отмели и наносные песчаные бары этой неудобной гавани еще до полуночи, подставили паруса сильному северо-восточному ветру и поплыли вдоль побережья. Скрипя и переваливаясь — Марций не позаботился о том, чтобы обеспечить балласт, — корабль медленно двигался в двух милях от берега. Команда тем не менее была довольна: не возникало необходимости держать людей на веслах, кроме двух рулевых.
На рассвете сменился ветер, корабль изменил направление на сто восемьдесят градусов и поплыл в северо-западном направлении.
— С чего бы это? — брюзжа, спросил Мурций своего пассажира. — Нас гонит назад в Остию!
— Золото ответит тебе, Публий Мурций, что ни в какую Остию нас не гонит. А еще больше золота скажет, что ты направляешься на Энарию.
Мурций удивленно взглянул на Гая Мария, но соблазн получить золото был слишком велик, чтобы сопротивляться, так что матросы, внезапно исполнившись той же грустью, что и их хозяин, взялись за весла, как только большой четырехугольный парус был зарифлен.
Секст Луцилий — тот, что приходился кузеном Помпею Страбону, — надеялся стать народным трибуном в текущем году. Консервативный настолько, насколько того требовала семейная традиция, он с оптимизмом смотрел в будущее, намереваясь препятствовать всем и каждому из тех радикальных мужланов, которые также надеялись быть избранными на этот пост. Но когда Сулла явился в Рим с армией, Секст Луцилий оказался одним из тех людей, что были весьма удивлены таким внезапным вмешательством в их планы. Он отнюдь не возражал против действий Суллы. Напротив, по его мнению, Сульпиций и Марий вполне заслужили того, чтобы их удавили или — еще лучше — сбросили с Тарпейской скалы. Какое бы это было зрелище — наблюдать, как массивное тело Гая Мария, колыхаясь, летит вниз с остроконечной скалы! Каждый в Риме любил или ненавидел старого мерзавца, и Секст Луцилий как раз относился к тем, кто его ненавидел. Если бы Секста Луцилия спросили о причинах такой ненависти, он бы ответил, что без Мария не было бы и Сатурнина, а сейчас — и Сульпиция.
Разумеется, он разыскал очень занятого Суллу и заверил его в своей горячей поддержке, предлагая ему свои услуги в качестве народного трибуна в текущем году. Но затем, когда Сулла превратил плебейское собрание в пустое место, надежды Луцилия потерпели крах. Беглецы были осуждены, и это позволило ему воспрять духом, но ненадолго — до тех пор, пока ему не удалось обнаружить, что схватить намерены одного только Сульпиция. На бегство остальных решено смотреть сквозь пальцы. В том числе и на бегство Гая Мария — а ведь Гай Марий куда худший негодяй, чем Сульпиций! Луцилий пожаловался на это великому понтифику Сцеволе, но встретил весьма холодный прием.
— Постарайся не быть таким тупым, Секст Луцилий, — сказал ему великий понтифик. — Необходимо было удалить Гая Мария из Рима, это правда. Но как ты мог вообразить, что Луций Корнелий хочет его смерти, да еще от своей руки? В Риме осуждают действия Суллы против Рима. Осуждают, но терпят. А как ты думаешь, каково будет отношение римского большинства к Сулле, если он убьет Гая Мария? И неважно, что это будет сделано согласно приговору. Смертный приговор был вынесен потому, что у Луция Корнелия не было иного выбора. Ему пришлось сделать так, чтобы беглецов осудили за измену в центуриях, а такое осуждение автоматически влечет за собой смертный приговор. Все, чего добивается Луций Корнелий, — это Рим без Гая Мария! Гай Марий — это непременный атрибут Рима. Кто же в здравом уме согласится лишить отечество этого непременного атрибута? А теперь ступай. Секст Луцилий, и больше не досаждай консулу такими глупостями!
Секст Луцилий ушел. Он больше не пытался увидеть Суллу. Он понял Сцеволу: никто в положении Суллы не захотел бы отвечать за казнь Гая Мария. Но факт оставался фактом: Гай Марий осужден за измену и находился на свободе. Он будет скрываться до тех пор, пока его не выследят и не убьют. Марию явно предстояло остаться безнаказанным! Он опять сумел выйти сухим из воды! И если старик не сунется в Рим или в любой другой большой римский город, то сможет вытворять все, что ему вздумается. Ведь никто не решится предать казни «непременный атрибут»!
«Ну хорошо же, — думал Секст Луцилий, — ты со мной еще не рассчитался, Гай Марий! Я буду счастлив войти в историю как человек, который пресек твою нечестивую карьеру».
С этой мыслью Секст Луцилий нанял полсотни бывших конников, причем задешево — немаловажная деталь в те времена, когда каждый столь остро нуждался в деньгах, — и отправил их выслеживать Гая Мария. Отыскав его, они прикончат ненавистного старца на месте — по закону, за измену.
Тем временем собралось плебейское собрание и избрало народных трибунов. Секст Луцилий выставил свою кандидатуру и был избран — плебсу всегда нравилось иметь одного-двух крайне консервативных трибунов. И вот отсюда-то и полетели искры.
Поощренный своим избранием, но политически бессильный, Секст Луцилий вызвал главаря своих наемников, с которым имел короткую беседу.
— Я один из немногих людей в этом городе, кто не испытывает особых денежных затруднений, — заговорил Секст Луцилий, — а потому добавлю еще тысячу денариев, если ты принесешь мне голову Гая Мария. Только его голову!
Наемник, который за тысячу денариев охотно бы обезглавил всю свою семью, проявил неподдельную готовность:
— Разумеется, я сделаю все от меня зависящее, Секст Луций. Я знаю, что старика нет к северу от Тибра, а потому начну искать его на юге.
Через шестнадцать дней после того, как корабль, ведомый Публием Мурцием, покинул Остию, он вошел в порт Цирцеи, находящийся менее чем в пятидесяти милях вдоль побережья ниже Остии. Матросы были измотаны, запасы воды исчерпаны.
— Прости, Гай Марий, но это необходимо было сделать, — заявил Публий Мурций, — мы не можем продолжать идти на юго-запад.
Гай Марий, не протестуя, кивнул:
— Необходимо так необходимо. Я остаюсь на борту.
Его ответ показался слишком необычным Публию Мурцию, и он поскреб в затылке. И только на берегу он понял все. Все Цирцеи только и говорили, что о событиях в Риме и об осуждении Гая Мария за измену; если вне Рима такое имя, как Сульпиций, вряд ли было известно, то Гая Мария знали повсюду. Капитан
