«Если», 1994 № 01

— Что? — удивился Конвей.

— Любопытство — одно из важнейших чувств, доктор.

— Наши первые космонавты, — заметил О'Мара, — тоже были людьми со странностями…

Примерно через час митболлский астронавт, кажется, полностью пришел в себя. Врачи выбрались из скафандров. Лингвист корпуса Мониторов взобрался на чертово колесо и присоединился к инопланетянину с намерением ввести в память главного транслятора Госпиталя новый язык. Полковник Скемптон отправился сочинять весьма занимательное по содержанию послание капитану «Декарта».

— Все не так уж страшно, — губы Конвея сами собой расползлись в усмешке. — Во-первых, наш пациент мучился всего-навсего, несварением желудка, да еще у него возникли незначительные трудности с дыханием. Пострадал он в основном из-за неправильного с ним обращения после того, как его спас, вернее, похитил «Декарт». Но, к сожалению, он, по-видимому, не имеет ни малейшего представления об управляемых мыслями медицинских инструментах. Отсюда мы, как мне кажется, вправе сделать вывод, что на Митболле, обитает вторая раса разумных существ. Когда наш друг заговорит, я думаю, мы сможем убедить его помочь нам отыскать эту расу — похоже, он отнюдь не в обиде на нас за то, что мы несколько раз чуть было его не прикончили. По крайней мере, так утверждает Приликла. Честно говоря, я не знаю, как мы выберемся из лужи, в которую сами себя посадили.

— Если вы рассчитываете добиться от меня похвалы за свои блестящие способности к логическому мышлению или, что вероятнее, за случайную удачную догадку, — произнес О'Мара, — то сильно заблуждаетесь.

— Пошли обедать, — сказал Маннен.

Поворачиваясь к двери, О'Мара прибавил:

— Вам известно, что я не ем на людях, поскольку иначе не замедлит сложиться впечатление, что я такой же простой смертный, как и все. Кроме того, я слишком занят: мне предстоит разработать тест для еще одного вида так называемых разумных существ.

Перевел с английского Кирилл КОРОЛЕВ

Александр Громов, член-корреспондент РАМН МЕДИЦИНА СТАВИТ ВОПРОСЫ. КОМУ РЕШАТЬ?

Мир романов Джеймса Уайта, посвященных космическому госпиталю, связан не только и не столько темой разнообразия форм жизни во Вселенной, сколько вполне реальной мыслью об ответственности врача перед пациентом в любых, самых необычных ситуациях. Этот жесткий каркас, по сути, держит всю архитектуру романов.

Современная медицина все чаще встает перед выбором, который имеет уже не врачебный, а моральный или философский характер.

Об этом — беседа нашего корреспондента Ильи Борича с директором Института судебной медицины МЗ России А.Громовым.

— Александр Петрович, вы помните, Олдос Хаксли в книге «О дивный новый мир» нарисовал картину жизни в стране, где воспроизведение потомства человека осуществляется только искусственным путем. Кажется, мы уже на пороге этого «дивного мира». Искусственное оплодотворение яйцеклетки женщины — либо непосредственно в ее теле, либо слиянием половых клеток в лабораторной пробирке — стало реальностью. Уже не одно десятилетие хирурги пересаживают печень, легкие, сердце, открывают все новые тайны генные инженеры. Наше сознание, восприятие не поспевают за этим стремительным бегом. Тысячи вопросов, моральных коллизий, правовых казусов…

— И в самом деле вопросы эти чрезвычайно важны. Ими занимается биоэтика — наука, получившая признание в начале 70-х годов. Сфера ее интересов — взаимоотношения врача и пациента в проблемных ситуациях, вызванных применением новейших технологий в медицине. Оценивается не столько медицинский аспект — ситуация рассматривается с позиций морали, права, философии. Возьмем, например, одну из самых жгучих проблем — так называемое «суррогатное материнство». Расскажу вам историю, наделавшую во второй половине 80-х годов много шума в Америке. В штате Нью-Джерси судились Мэри Бэт Уайтхед, кстати, замужняя женщина, и супружеская пара Стернов. Мзри родила ребенка после того, как ее яйцеклетка была искусственно оплодотворена спермой Уильяма Стерна. Когда девочка появилась на свет, Мэри («заменяющая», или «суррогатная» мать), вопреки заключенному между сторонами договору, отказалась отдать дитя «заказчикам». Спорящие даже по-разному назвали девочку: одна семья — Сарой, другая — Мелиссой. Газеты же, сохраняя «нейтралитет», дали ей имя Бэби М.

Процесс породил множество вопросов. Кого наделить родительскими правами — Стернов, в соответствии с контрактом, или Мэри, как родившую ребенка? Можно ли признать суррогатное материнство нравственным? Ведь оно подразумевает, что женщина должна заведомо отказаться от своих материнских чувств. Это лишь малая часть проблем, которые предстояло решить судьям. Поначалу верх взяли Стерны: им передали родительские права, а Мэри лишили материнских прав, предоставив их Элизабет Стерн. Но Верховный суд штата своим решением от 3 февраля 1988 года, сохранив права Стернов на опекунство, отклонил прежнее решение о наделении Элизабет материнскими правами, а Мэри Уайтхед наделил правами «матери-визитера». Суррогатный контракт, как противоречащий законам и ведущий к деградации женщин, признали недействительным, а материнство в такой форме аморальным.

— Кажется, в судебной практике США это не единственное дело, когда «заменяющая» мать отказывалась отдать ребенка или, наоборот, «заказчик», нарушая договор, не хотел брать его потому, что у новорожденного имелась какая-то патология. Судьи всякий раз сталкиваются с массой трудноразрешимых проблем, идут как бы наощупь. Вероятно, биоэтика в силу новизны и сложности возникающих проблем тоже вынуждена выступать в роли сапера, прокладывающего путь в царстве случаев. В этой связи хотелось бы затронуть вопрос об эвтаназии, вокруг которой не утихают споры. Наше новое законодательство об охране здоровья граждан, принятое в июле 1993 года, запрещает любые формы безболезненного приведения к смерти неизлечимых больных. И пассивную эвтаназию, когда врач просто прекращает лечение, то есть дает умереть безнадежному больному или неизлечимо дефективному новорожденному. И активную эвтаназию, при которой он, скажем, вводит пациенту смертельную инъекцию какого-нибудь препарата. Вы оправдываете этот запрет?

—

Несомненно! И это решение, с моей точки зрения, совершенно справедливо, особенно если учесть уровень нравственности в стране, обнищание граждан. Наше общество сегодня не готово к принятию эвтаназии. Достаточно высока вероятность диагностической ошибки при оценке состояния пациента и прогноза течения болезни. Велика и ноша, которую берет на себя врач, принявший решение об эвтаназии. Помню, на заседании круглого стола в журнале «Вопросы философии» один философ говорил о «кошмаре Раскольникова», который нависнет над медиком, совершившим «убийство из милосердия». Признание эвтаназии, как мне думается, может стать и тормозом в развитии медицины. Зачем искать способы избавления больного от боли, продления его жизни, когда все решается простым отключением респиратора? А ведь то, что медицина не может сегодня, завтра ей окажется по силам. Во время войны я служил на корабле, и меня контузило. Я все ощупывал себя и думал: если потеряю ногу — выброшусь за борт. Как можно жить без ноги? Так думал не один я. А сегодня сколько людей живут полноценной жизнью с протезами, колясками.

— Но вот наш известный детский хирург С.Я.Долецкий за эвтаназию! Естественно, с четко очерченными правовыми границами. Говорят, что знаменитый Кристиан Барнард, первым пересадивший сердце, использовал эвтаназию для облегчения последних минут жизни своей матери. Известный в США специалист по этике Дж. Рейчелс возражает против существующей в его стране практики, когда за активную эвтаназию врача могут привлечь к уголовной ответственности и строго наказать, пассивную же не запрещают. Он приводит довольно- таки смелое и острое доказательство морального «равенства» обоих видов эвтаназии. Некто Смит, стремясь получить большое наследство, хочет избавиться от своего