песчинку на дне пронизанного шепотом океана, песчинку, которая повторяла все движения огней. Даже мое сердце забилось в лад с их колыханием! Но вот вокруг посветлело, и шепот стих. Огни куда-то пропали, оставив меня в одиночестве, и я понял, что снаружи, над пропастью, занимается день.
Я заснул, а когда проснулся, нашел у колонны все ту же миску с прозрачной жидкостью. Поев, я принялся изучать цепь, а затем взялся тереть одно о другое два ее звена и занимался этим до самого вечера. Мне удалось кое-чего добиться, и угасшая было надежда затеплилась снова.
Вскоре прилетели огни, и отправление обряда, свидетелем и невольным участником которого мне выпало быть, возобновилось. Шепот зачаровывал, проникал в потаенные уголки души, принуждал к повиновению. Мои губи задрожали, словно я пытался исторгнуть крик о помощи, а потом с них сорвался шепоток. Я вторил обитателям бездны! Мое тело отказывалось слушаться, и я — прости меня, Господи! — как бы слился с безымянными подземными тварями и потому, видимо, стал различать очертания их фигур.
Я увидел раздутые тела, десятки щупалец, разинутые рты под переливчатыми огнями. Мне будто явились призраки огромных отвратительных слизняков. На рассвете слизни поспешили покинуть храм — не ползком, а по воздуху. Они поднимались над полом и вылетали в отверстие в стене храма.
Вместо того чтобы заснуть, я снова взялся за цепь. Работа шла медленно, однако надежда крепла. Вечером обитатели бездны опять заставили меня поклоняться той твари, что восседала на алтаре.
Миновало два дня, то есть алое свечение дважды сначала становилось гуще, а затем рассеивалось. На пятые сутки плена я перетер-таки цепь и освободился от нее, бросился к лесенке, пробежал, зажмурив глаза, мимо невидимого существа наверху алтаря, выскочил из пирамиды, преодолел мост и устремился туда, где светит солнце.
Вы не представляете, что это такое — карабкаться по ступенькам, зная, что за спиной у тебя ад. Слепой страх гнал меня вперед, но какое-то время спустя, когда подземный город уже исчез в голубой дымке, я понял, что не в силах сделать и шага. Сердце колотилось, как барабан. Я забрался в одну из пещерок, устроился в ней как можно дальше от входа и стал ждать. Едва наступил вечер, снизу, со дна пропасти, донесся низкий утробный звук; дымку пронзил луч света. Когда он поблек, я различил снаружи своего убежища мириады огней. То сверкали глаза обитателей бездны! Раз за разом вспарывали дымку лучи, раз за разом взмывали над городом призрачные слизняки. Они искали меня! Они знали, что я где-то на лестнице!
Призывный шепот проникал в меня, и я едва удерживался от того, чтобы не откликнуться. Я сознавал, что стоит мне подать голос, и я погиб, а потому крепко закусил губу, чтобы не издать ненароком ни единого возгласа. Пляска лучей и огней продолжалась всю ночь, и всю ночь я молил о спасении резные фигуры на стенах пещеры.
Беглец замолчал. Походило на то, что с ним вот-вот случится обморок. Наконец он как будто немного оправился.
— Я задумался, кто вырезал эти фигуры? Кто воздвиг дома вдоль дороги, что вела к пропасти, кто построил гигантскую лестницу? Кто и зачем? Неужели кого-то не пугали ужасные слизни, неужели кому-то от них что-то было надобно? Наверное — ведь столь грандиозные сооружения просто ради любопытства не возводят. Однако какую же цель преследовали неведомые зодчие? И почему они, обитавшие наверху, канули в небытие, а твари в бездне выжили? — Рассказчик посмотрел на нас. — Ответа у меня нет, и вряд ли он появится, когда я умру.
Рассвет принес с собой тишину. Я осушил до дна флягу, выбрался из пещеры и возобновил подъем. Около полудня ноги не выдержали. Тогда я разорвал рубашку и обмотал кусками полотна колени и руки. Пришлось ползти на четвереньках: иного выхода не было. Под вечер я вновь укрылся в одной из пещер и приготовился наблюдать за тем, как сгущается дымка, сверкают и рассыпаются мириадами огней лучи, а от стен пропасти отдается эхом зловещий шепот. Все так и было, за тем исключением, что изменилась тональность шепота: он больше не угрожал, нет, он увещевал, упрашивал, манил.
Меня охватило неодолимое желание покинуть пещеру и присоединиться к огням, что кружились в голубой дымке; позволить им делать со мной все, что угодно, увлечь туда, откуда не возвращаются. Я разрывался между томлением и страхом, а желание становилось все сильнее с каждым новым лучом, что возносился из бездны. Мое тело словно превратилось в маятник, я раскачивался взад-вперед в такт лучам, однако нечто все же не пускало меня наружу и побудило приложить ладонь к непослушным губам. Всю ночь я сражался — с самим собой и чарами обитателей бездны.
На рассвете, чуть не выпав из пещеры на лестницу, я понял, что все кончено: любое движение отдавалось болью во всем теле. Тем не менее я заставил себя кое-как, на четвереньках, преодолеть первый десяток ступеней, а там руки и колени онемели, и боль куда-то исчезла. Временами я впадал в забытье, а очнувшись, замечал, что, сам не ведая как, продолжаю подниматься. Остальное я помню довольно смутно. Бесконечные пролеты лестницы, укромные уголки пещер, тысячи переливчатых огней, настойчивый, призывный шепот… Однажды ночью, придя в себя, я увидел, что нахожусь уже у входа в пещеру, откуда рукой подать до голубой дымки с ее проклятыми огоньками! К счастью, я сумел справиться с собственным телом. Помню, как боролся со сном, как, проклиная все на свете, карабкался по ступенькам, что вели на поверхность.
Едва помню, как перевалился через край обрыва, дополз до ворот, миновал их, чувствуя, что высеченные на столбах исполины в диковинных остроконечных колпаках помогают мне, отгоняя светящиеся шары, которые так и норовят подхватить меня и скинуть в черный провал, где среди красных деревьев со змеями вместо ветвей кружатся астероиды и планеты. Еще помню, что спал долго-долго, отсыпался за все бессонные ночи, а проснувшись, увидел на севере сверкание лучей, мельтешение огней, услышал манящий шепот — и осознал, что теперь они не властны надо мной. Потом снова полз; мои члены, как корабль Старого Морехода[2], двигались по собственной воле. Ваш костер… Спасение… — Беглец криво улыбнулся нам и так и заснул — с улыбкой на устах.
Чуть погодя мы собрались и отправились обратно на юг, уложив Стэнтона на самодельные носилки. Мы несли его три дня, и все три дня он спал, а затем, так и не проснувшись, умер. Мы выполнили его просьбу: развели костер, сожгли тело, а пепел развеяли по ветру. Чтобы вернуть этот прах к жизни, необходимы могущественные заклятия, какими не владеют, как мне почему-то кажется, даже обитатели бездны.
Мы с Андерсоном больше не пытались достичь пятиконечной вершины горы, что напоминает формой человеческую руку; и если там и впрямь столько золота, что его можно собирать, не нагибаясь, — пускай оно дожидается тех, кто окажется безрассуднее нас.
Майкл Муркок
ГЛАЗА ЯШМОВОГО ГИГАНТА
