— Я только хотел сказать тебе, — сообщил он обреченным голосом, — что решил обвинять Гая Верреса.
— Великолепно! — воскликнул довольный Помпей. — Многие жертвы Верреса — мои клиенты. Ты можешь выиграть, я знаю, что можешь. Какая помощь тебе потребуется?
— Мне не нужно от тебя помощи, Магн, не сомневайся. Это я тебе должен помочь.
Помпей удивился.
— Ты — мне? Почему?
— Ты сделал сносным год моего пребывания в армии твоего отца.
— Ах, это! — Помпей засмеялся, взял Цицерона за руку. — Не думаю, что за это следует сохранять благодарность на всю жизнь.
— Для меня это так, — возразил Цицерон со слезами на глазах. — Мы многое делили с тобой во время Италийской войны.
Вероятно, Помпей вспомнил менее приятные вещи, которые они делили с Цицероном. Например, поиски голого и поруганного тела его отца. Он затряс головой, словно отгоняя воспоминания, и подал Цицерону кубок превосходного вина.
— Ну, друг мой, сейчас ты все-таки скажешь мне, что я могу сделать, чтобы помочь тебе.
— Хорошо, я скажу, — с благодарностью ответил Цицерон.
— Все эти Цецилии Метеллы будут против обвинения, конечно, — задумчиво проговорил Помпей. — И Катул, и Гортензий, и другие.
— Ты сейчас назвал главную причину, почему это дело должно слушаться в начале года. Я не могу рисковать и откладывать слушание на следующий год. Все говорят, что Метелл и Гортензий станут новыми консулами.
— В некотором отношении жаль, конечно, что их не перенесут, — сказал Помпей. — В будущем году жюри может снова состоять из всадников, а это будет не в пользу Верреса.
— Не будет, если консулы смогут тайно манипулировать судом, Магн. Кроме того, нет гарантии, что наш претор Луций Котта решит составить жюри из всадников. Я говорил с ним на днях, он думает, что дело о составе жюри суда может занять несколько месяцев. И при том он не убежден, что всадническое жюри будет лучше сенаторского. Всадников нельзя обвинить за взятки.
— Мы можем изменить закон, — ответил Помпей, который не испытывал уважения к закону, считая, что всякий раз, когда закон становится неудобным, его нужно менять.
— Это может оказаться трудно.
— Не понимаю почему.
— Потому что, — терпеливо объяснил Цицерон, — изменить этот закон значило бы ввести в действие другой закон на одной из двух трибутных комиций, а в обеих больше всадников, чем сенаторов.
— Они поддержали Красса и меня в прошлом году, — заметил Помпей, неспособный увидеть разницу между одним законом и другим.
— Это потому, что ты очень хорошо относился к ним, Магн. И они хотят, чтобы ты и дальше продолжал к ним относиться так. Закон, делающий их виновными за взяточничество, — это совсем другой закон.
— Наверное, ты прав и Луцию Котте не понравится жюри из всадников. Это была только мысль.
Цицерон поднялся, чтобы уйти.
— Еще раз благодарю тебя, Магн.
— Держи меня в курсе.
Через месяц Цицерон известил городского претора Луция Котту, что он будет выдвигать обвинение против Гая Верреса в суде по делам о вымогательствах от имени городов Сицилии. Он представит иск на сумму сорок два с половиной миллиона сестерциев — тысяча семьсот талантов — в возмещение ущерба, а также будет требовать возврата всех произведений искусства и ценностей, украденных из храмов Сицилии и у граждан.
Хотя Гай Веррес вернулся с Сицилии уверенным, что его положение зятя Метелла окажется достаточной защитой против возможного обвинения, когда он услышал, что Цицерон — Цицерон, который никогда не выступал обвинителем! — заявил о своем намерении обвинить его, он запаниковал. Он немедленно написал своему шурину Луцию Метеллу, губернатору Сицилии, чтобы тот ликвидировал все улики, которые сам Гай Веррес мог проглядеть, торопясь вывезти с острова награбленное. Ни Сиракузы, ни Мессана не присоединились к другим городам, обвинявшим Верреса, потому что Сиракузы и Мессана помогали Гаю Верресу, подстрекали его к грабежу и принимали участие в дележе награбленного. Но как хорошо, что новый губернатор — средний брат его жены!
Два брата Метелла, оставшиеся в Риме, Квинт (который был уверен, что станет консулом в будущем году) и самый младший из троих сыновей Метелла Капрария, Марк, поспешили к Верресу обсудить, что можно сделать, чтобы не проиграть в суде. Они решили пригласить Квинта Гортензия в качестве защитника. На первой стадии следует подумать, как избежать суда, особенно если обвинителем выступит сам Цицерон.
В марте Гортензий подал жалобу городскому претору. Цицерон не может выступать в суде против Гая Верреса. Вместо Цицерона Гортензий предлагал Квинта Цецилия Нигера, родственника Метеллов, который был квестором Верреса на Сицилии в течение второго года его трехлетнего губернаторства. Единственный способ, который мог определить, может ли Цицерон быть обвинителем, — следовало созвать специальное слушание, называемое divinatio — «предположение» (называемое так потому, что судьи на этом специальном слушании принимают решение без представления явных улик, то есть они решают, основываясь на предположении). Каждый потенциальный обвинитель должен изложить судьям, почему он должен быть основным обвинителем. После выступления Цецилия Нигера, который очень плохо обосновал свое желание, судьи решили в пользу Цицерона и постановили провести слушание как можно быстрее.
Веррес, два Метелла и Гортензий опять должны были что-то придумать.
— Марк, ты в будущем году будешь претором, — сказал известный адвокат младшему брату, — значит, мы должны обеспечить, чтобы по жребию ты стал председателем суда по делам о вымогательствах. В нынешнем году председатель этого суда — Глабрион. Он ненавидит Гая Верреса. Глабрион никогда не позволит, чтобы малейший скандал коснулся его суда. Да, я говорю, что, если дело будет слушаться в этом году и Глабрион останется председателем суда, мы не сможем подкупить жюри. И не забывай, что Луций Котта намерен следить за каждым присяжным, занятым в важном судебном деле. Он выслеживает взяточников, как кот мышей. Поскольку наше дело привлечет к себе всеобщее внимание, думаю, Луций Котта будет решать, стоит ли в данном случае составлять жюри целиком из сенаторов. А что касается Помпея и Красса, они вообще нас не любят!
— Ты хочешь сказать, — вставил слово Гай Веррес, чья бронзовая красота за эти дни немного потускнела, — что мы должны добиться, чтобы наше дело было отложено до следующего года, когда Марк будет председателем суда по делам о вымогательствах?
— Вот именно! — подтвердил Гортензий. — Квинт Метелл и я будем консулами. Немалое подспорье! Нам будет нетрудно сделать так, чтобы по жребию Марку достался суд по делам о вымогательствах. И никакой разницы, каким будет состав присяжных — сенаторским или всадническим. Мы их подкупим!
— Но сейчас только апрель, — мрачно произнес Веррес. — Я не понимаю, как мы сможем дотянуть до конца года.
— Сможем, — уверил его Гортензий. — В таких делах, где показания надо собирать вдали от Рима, любому обвинителю понадобится от шести до восьми месяцев, чтобы подготовить обвинение. Я знаю, что Цицерон еще не начал этого делать, потому что он все еще в Риме и не послал агентов на Сицилию. Естественно, он будет стараться побыстрее собрать улики и свидетелей, и тут на сцену выйдет Луций Метелл. Как губернатор Сицилии, он будет по возможности мешать Цицерону или его агентам.
Гортензий вдруг оживился:
— Я считаю, что Цицерон не успеет подготовиться до октября, а то и позже. Конечно, времени для суда достаточно. Но мы его не допустим! Потому что до твоего, Веррес, дела мы подадим в суд Глабриона другое дело. Жертвой объявим кого-нибудь, за кем тянется шлейф явных улик, которые мы сможет быстро собрать. Какой-нибудь бедняга, который не так уж много нахапал, а не важная шишка вроде губернатора
