Сулла засмеялся:
— Да он и не стремится получить должность! Он жаждет военной славы. И я постараюсь, чтобы он ее получил. Он может оказаться довольно умелым. — Сулла протянул пустой кубок, чтобы его снова наполнили. — А Красс? Что мне делать с Крассом?
— О, он сам за собой приглядит, — откликнулся Ватия, наливая вино. — И деньги раздобудет. Я его вполне понимаю. Когда его отец и его брат Луций умерли, он, наверное, унаследовал куда больше, чем любая богатая вдова. Состояние Лициния Красса было триста талантов. Но, конечно, оно было конфисковано. Цинна постарался! Он присваивал все. А у бедного Красса не осталось ничего.
Сулла фыркнул:
— Вот уж в самом деле бедный Красс! Он, разумеется, спер то золото из Тудера. Я знаю, что спер.
— Может, и так, — спокойно сказал Ватия. — Однако в данный момент ты не должен заниматься этой кражей. Этот человек тебе нужен! И он знает, что нужен тебе. Мы все участвуем в отчаянном предприятии.
О прибытии Помпея и Красса, чтобы пополнить армию Суллы, сразу же стало известно Карбону. Его легаты ничего не заметили по его лицу, которое осталось спокойным. Он также не сказал ничего относительно передислокации войск. И сам он никуда не собирался уходить. Численность его войска все еще значительно превышала численность войска Суллы, а значит, Сулла не намерен покинуть пределы своего лагеря и навязать сражение. И пока Карбон ждал, чтобы развитие событий подсказало ему, что делать, пришло первое известие из Италийской Галлии: Норбан и его легаты Квинтий и Альбинован побиты, а Метелл Пий и Варрон Лукулл удерживают Италийскую Галлию для Суллы. Вторая новость оказалась еще хуже: луканский легат Публий Альбинован выманил Норбана и его старших офицеров на совещание в Аримин и там всех их убил, кроме самого Норбана, а потом сдал Аримин Метеллу Пию в обмен на помилование. Поскольку Норбан выразил желание жить в ссылке где-нибудь на востоке, ему разрешили сесть на корабль. Единственный спасшийся легат был Луций Квинтий, который находился под охраной Варрона Лукулла, когда происходило убийство.
Лагерь Карбона охватило уныние. Беспокойные люди, вроде Цензорина, места себе не находили — возмущались. Но Сулла все не предлагал сражения. В отчаянии Карбон дал Цензорину задание кое-что сделать. Он должен был взять восемь легионов в Пренесте и снять осаду Мария-младшего. Спустя десять дней после отъезда Цензорин вернулся. «Мария-младшего невозможно освободить, — сообщил он. — Фортификации, которые построил Офелла, непреодолимы». Карбон послал в Пренесте вторую экспедицию, но только потерял две тысячи хороших солдат, которых Сулла заманил в западню. Третий раз направили войско с Брутом Дамасиппом, чтобы найти дорогу в горах и пробраться в Пренесте по серпантину позади города. Это тоже не удалось. Брут Дамасипп осмотрел местность, понял, что все бесполезно, и возвратился в Клузий к Карбону.
Даже новость о том, что парализованный самнитский лидер Гай Папий Мутил собрал в Эзернии сорок тысяч солдат и собирается с их помощью освободить Пренесте, не помогла поднять настроение Карбону. Его депрессия усиливалась с каждым днем. Ничего не изменилось и тогда, когда Мутил прислал ему письмо, в котором сообщал, что у него будет семьдесят тысяч солдат, а не сорок, так как Лукания и Марк Лампоний посылают ему дополнительные двадцать тысяч, а Капуя и Тиберий Гутта — еще десять тысяч.
Был лишь один человек, которому Карбон доверял, — старый Марк Юний Брут, проквестор. И когда настал июль, а у Карбона еще не было никакого решения, он пошел к старому Бруту.
— Если Альбинован опустился до того, чтобы убивать людей, с которыми месяцами веселился и делил трапезу, как я могу быть уверен в любом из моих легатов? — спросил он.
Они медленно шли по трехмильному отрезку главной дороги, одной из двух улиц на территории лагеря, достаточно широкой, чтобы их не подслушивали.
Жмуря глаза от яркого солнца, старик с синими губами не торопился отвечать. Он долго думал над вопросом, и, когда наконец заговорил, ответ прозвучал очень серьезно:
— Не думаю, что ты можешь быть в них уверен, Гней Папирий.
Карбон втянул воздух сквозь сжатые зубы.
— О боги, Марк, и что же мне делать?
— На данный момент — ничего. Но я думаю, ты должен покинуть это печальное предприятие, прежде чем убийство станет желаемой альтернативой для одного или нескольких твоих легатов.
— Покинуть?
— Да, покинуть, — решительно сказал старый Брут.
— Но ведь они не дадут мне уехать! — воскликнул Карбон, охваченный дрожью.
— Скорее всего не дадут. Но им не нужно об этом знать. Я начну готовиться, а ты делай вид, словно единственное, что тебя беспокоит, — это судьба самнитской армии. — Старый Брут похлопал Карбона по руке. — Не отчаивайся. В конце концов все образуется.
В середине июля старый Брут закончил приготовления. В середине ночи он и Карбон очень тихо вышли из лагеря — без вещей, без сопровождения. С ними был мул, нагруженный золотыми слитками, обернутыми в свинцовые листы, и большим мешком денариев, необходимых для путешествия. Они выглядели как пара уставших торговцев. Беглецы направились на побережье Этрурии и там сели на корабль, отправлявшийся в Африку. Никто не приставал к ним, никого не интересовал трудяга мул и содержимое его корзин. «Фортуна оказалась милостива», — подумал Карбон, когда корабль поднял якорь.
Самния, Лукания и Капуя поставили Гаю Папию Мутилу войско. Сам он, естественно, не мог возглавить его, поскольку вся нижняя часть его тела была парализована. Тем не менее он с самнитами прошел от их тренировочного лагеря в Эзернии до Теана Сидицина. Там солдаты заняли старые лагеря Суллы и Сципиона, а Мутил остановился в собственном доме.
Со времен Италийской войны состояние Мутила умножилось. Теперь он владел пятью виллами в Самнии и Кампании. Мутил стал богаче, чем когда бы то ни было. «Хоть какая-то компенсация, — думал он порой, — за потерю чувствительности ниже пояса».
Эзерния и Бовиан были два его любимых города. Однако жена Мутила, Бастия, предпочитала жить в Теане — она была оттуда родом. Из-за своего недуга Мутил не возражал против почти постоянного отсутствия жены. От такого мужа мало толку. И если по вполне понятным причинам его жене требуется физическое утешение, то лучше пусть она найдет это утешение там, где мужа нет. Но никаких скандальных пикантностей о ее поведении к нему в Эзернию не доходило, что могло означать одно из двух: либо она добровольно остается целомудренной, в то время как его целомудрие вызвано недугом, либо же ее осторожность может служить примером всем прочим женам. И когда Мутил прибыл домой в Теан, он с нетерпением предвкушал встречу с Бастией.
— Я не ожидала увидеть тебя, — сказала она совершенно спокойно.
— Не знаю, почему ты должна была бы ожидать меня, ведь я не писал, что приеду, — согласился он. — Ты хорошо выглядишь.
— Я хорошо себя чувствую.
— Если учесть некоторую ограниченность моей жизни, то я тоже довольно прилично себя чувствую, — продолжал он, чувствуя, что их встреча произошла совсем не так, как он надеялся: Бастия держалась отчужденно, слишком учтиво.
— Что привело тебя в Теан? — спросила она.
— Моя армия стоит у города. Мы собираемся воевать с Суллой. Или, по крайней мере, моя армия. А я останусь здесь, с тобой.
— И как долго? — вежливо поинтересовалась она.
— Пока все не кончится так или иначе.
— Понимаю.
Она откинулась в кресле, великолепная женщина тридцати лет, и посмотрела на него спокойно, без тени того жгучего желания, которое он, бывало, видел в ее глазах, когда они только что поженились и он еще был мужчиной.
