прикоснулась к краешку глаза тыльной стороной кисти.
— Видишь этот кусочек кабеля? — спросила она.
Трубочка оставалась на полу, там, где он ее выронил. Гип поднял ее.
— Ну и что?
— Когда ты впервые вспомнил, что это твое?
Он задумался.
— Окно. В тот миг, когда я вспомнил про то, как разбил окно. Я вспомнил об этом. А потом он… Ох! — отрывисто воскликнул он. — Тогда ты положила кабель мне в руку.
— Правильно. Восемь дней я вкладывала его тебе в руки. Один раз — в ботинок. Подкладывала на тарелку, в мыльницу. Щетку зубную в него однажды поставила. Каждый день не менее полдюжины раз, Гип!
— Я не…
— Правильно, не понимаешь. Я не могу тебя в этом винить.
Она наконец поглядела на него, и тут он осознал, насколько привык к этим обращенным на него внимательным глазам.
— Каждый раз, прикасаясь к этому куску кабеля, ты отказывался признать его существование. Просто разжимал пальцы, не хотел даже видеть, как он падает на. пол. Гип, однажды я положила его тебе в тарелку вместе с фасолью. Ты поднес эту штуку ко рту, а потом просто дал ей выскользнуть из рук. Ты не замечал ее.
— Ок… — с усилией выговорил он, — оклюзия. Так это называл Бромфилд. А кто такой Бромфилд? — Но мысль ускользнула — ведь Джейни еще не договорила.
— Правильно. Слушай теперь внимательно. Когда настало время, оклюзия начала исчезать, а ты остался с кусочком кабеля в руке, уже зная, что он существует.
Он задумался.
— Так. А почему же все наконец случилось?
— Ты вернулся.
— В магазин, к стеклянной витрине?
— Да, — отозвалась она и тут же поправилась.
— Нет. Я хочу сказать вот что: в этой комнате ты ожил, ты и сам говорил: твой мир начал расти, вместил сперва комнату, потом улицу, потом город. То же самое происходит с твоей памятью. Сначала она сумела принять вчерашний день, потом неделю, а потом тюрьму и то, что было до нее. Смотри теперь сам: до тюрьмы кабель означал для тебя нечто потрясающе важное. Но потом что-то произошло, и с тех пор он вовсе перестал что-либо значить. Пока новая твоя память не сумела дотянуться и до этого времени. И тогда кабель вновь сделался реальным.
— О, — только и мог воскликнуть он.
Она опустила глаза.
— Я знала об этом. Могла бы и сама все тебе рассказать. Но ты не был к этому готов. Да, ты прав: сейчас я знаю о тебе много больше, чем ты сам. Но разве это не понятно: если я тебе все расскажу, ты не сумеешь услышать.
Он с недоверием покачал головой:
— Но я ведь уже не болен!
Он прочитал ответ на ее лице.
— Опять мимо? — гнев снова зашевелился в его сердце. — Ладно, валяй дальше. Кстати, я не оглохну, если услышу от тебя, какой институт закончил.
— Конечно, нет, — нетерпеливо продолжила она. — Просто все это ничего в тебе не разбудит, никаких ассоциаций, воспоминаний. — Она закусила губу. — Вот и пример. — Ты успел упомянуть фамилию Бромфилд с полдюжины раз.
— Какую? Да нет же!
Она остро глянула на него.
— Ошибаешься, Гип. Ты назвал это имя минут десять назад.
— Разве? — он задумался. А потом изумленно округлил глаза: — Боже мой! И в самом деле назвал.
— Хорошо, кто этот человек? Откуда ты его знаешь?
— Кого?
— Гип, — резко одернула она.
— Извини, — пробормотал он, — кажется, я немного запутался. — Он вновь погрузился в раздумья, пытаясь восстановить последовательность мыслей. И наконец с трудом выдавил: — Бромфилд.
— Сейчас фамилия пришла к тебе из далекого прошлого. И имя это ничего не будет для тебя значить, пока память не вернется назад и…
— Вернется назад? Как это?
— Разве ты сейчас не возвращаешься — от болезни к дням заключения и аресту, к тому, что было прежде, к визиту в тот дом? Подумай об этом, Гип, подумай, вспомни, зачем ты туда пошел.
— Дети, какие-то дети… они могли сказать мне, где искать полудурка, — он подскочил со смехом.
— Видишь? И про полудурка вспомнил. Я еще все вспомню, вот увидишь. Полудурок… я искал его столько лет, наверное, целую вечность. Правда, я забыл — зачем, но… — проговорил он крепнущим голосом, — теперь мне это не кажется важным. Я просто хочу тебе сказать, что необязательно проделывать весь путь назад. Значит, завтра я иду в тот дом, спрашиваю у них адрес, и сразу же отыскиваю то, что…
Он запнулся, озадаченно огляделся, заметил кусок оплетки на ручке кресла и подхватил ее.
— Вот, — торжественно произнес он. — Это же от… ах ты, черт!., от чего же она?
Она подождала немного, потом сказала:
— Ну, теперь видишь?
— Что — вижу? — едва выдавил он.
— Если ты завтра же отправишься туда, тебе придется у незнакомцев спрашивать о неизвестном. Но с другой стороны, — признала она, — теперь тебе это по силам.
— А если я это сделаю, — спросил он, — тогда все вернется?
Она глубоко вздохнула:
— Тогда ты погибнешь.
— Что?
— Ох, Гип, разве до сих пор я обманывала тебя? Гип, ты найдешь это, ты обязательно найдешь, только сначала вспомни, что ищешь, и пойми зачем.
— Сколько же времени уйдет на это?
Она неопределенно качнула головой:
— Не знаю.
— Я не могу ждать. Завтра… — и ткнул пальцем в окно. — Тьма начинала рассеиваться. — Сегодня же. Сегодня я могу быть там… Мне надо. — Голос его стих, и он резко обернулся к ней.
— Ты говоришь — убьют. Да, пусть убивают, только бы выяснить. По крайней мере буду знать, что прожил не зря.
Она трагически поглядела на него и вышла.
Он закрыл глаза…
Чего же добивается Джейни? Чтобы он вернулся назад? Но насколько? В те голодные годы, когда не знал ни веры, ни помощи, рыскал, мерз и голодал, искал крохотный ключик, а за ключиком — адрес того дома с козырьком над входом, который он прочел на листке бумаги в пещере с детской одеждой… В пещере.
— В пещеру, — громко проговорил он и выпрямился.
Он отыскал пещеру. Там, среди детской одежды, обнаружился скатанный в трубку грязный листок с адресом.
Это был еще один шаг назад, большой шаг. Вещь, которую он отыскал в пещере, доказывала, что
