было делом чести, даже если эта честь мишурная. Клеопатра купила его.
Она поручила Деллию выполнять обязанности Фонтея. Он снова стал послом Антония. Дело Вентидия и Самосаты испарилось из головы Антония. Больше оно уже не казалось ему таким преступлением. Кроме того, Антоний скучал по мужской компании Фонтея, поэтому он ухватился за Деллия. Если бы Агенобарб был в Сирии, все пошло бы по-другому, но Агенобарб был занят в Вифинии. Ничто не стояло на пути Деллия. И на пути Клеопатры.
В настоящий момент Деллий был занят выполнение задания, которое ему дала Клеопатра. Они вдвоем легко убедили Антония, что это очень ответственное задание. Он должен был как посланец Антония появиться при дворе мидийского Артавазда и предложить союз между Римом и Мидией. Сама Мидия со столицей Фрааспа принадлежала царю парфян. Артавазд правил Атропатеной, северной частью Мидии, меньшей по размеру и с менее мягким климатом. Поскольку все ее границы, кроме границы с Арменией, были парфянские, Артавазд пребывал в метаниях: инстинкт самосохранения диктовал, что он не должен делать ничего такого, что оскорбило бы царя парфян, в то время как амбиции заставляли его смотреть голодными глазами на саму Мидию. Когда началась неудачная кампания Антония, он и его армянский тезка были убеждены, что никто не сможет побить Рим, но к тому времени, как Антоний вышел из Артаксаты в тот ужасный поход, оба Артавазда придерживались уже другого мнения.
Посылая Деллия к индийскому Артавазду, Клеопатра пыталась уладить ссору, сохранить союз, чтобы царь вел себя тихо, пока его армянского тезку завоевывают для Рима. Это было возможно благодаря неприятностям при дворе царя Фраата, против которого интриговали принцы малого двора Арсакидов. Сколько бы родственников ни удалось тебе убить, размышляла Клеопатра, всегда есть такие, кто стоит так низко, что ты их не видишь, пока не становится поздно.
Заставить Антония понять, что он не смеет воспользоваться этой ситуацией у парфян и пытаться во второй раз взять Фрааспу, было намного труднее, но в конце концов Клеопатре это удалось, потому что она все время напоминала о деньгах. Те сорок восемь тысяч талантов, которые прислал ему Октавиан, проглотила война: жалованье легионам, их вооружение, покупка продуктов, входящих в рацион легионеров, от хлеба до гороховой каши, а также лошадей, мулов, палаток — тысяча предметов первой необходимости. А когда генерал любой страны снаряжает новую армию, это всегда вопрос рынка, и генерал платит высокие цены за каждый товар. Поскольку Клеопатра продолжала отказываться платить за парфянские кампании, а у Антония больше не было территории, которую он мог бы уступить ей в обмен на золото, он поймался в ее тщательно расставленную ловушку.
— Довольствуйся полным завоеванием всей Армении, — сказала она. — Если Деллий сумеет заключить предварительный договор с мидийским Артаваздом, твоя кампания станет огромным успехом, чем-то, о чем ты сможешь раструбить сенату так, что балки зазвенят. Тебе больше нельзя потерять ни одного обоза и ни одного пальца твоих солдат, а это значит — ни одного марша в незнакомую страну, слишком далекую от римских провинций, откуда можно быстро получить помощь. Эта кампания — просто возможность поупражняться ветеранам, а новичкам закалиться. Они будут нужны тебе, чтобы встретиться с Октавианом. Никогда не забывай об этом.
Несомненно, он серьезно отнесся к ее словам, поэтому ей не нужно было оставаться в Сирии, пока он был занят вторжением в Армению.
Еще одна вещь заставила ее вернуться домой — письмо от Аполлодора. Письмо не было каким-то особенным, но оно показало ей, что Цезарион стал доставлять неприятности.
О Александрия, Александрия! Какой красивый город после грязных улочек и трущоб Антиохии! Признаться, в Александрии было не меньше бедных в трущобах, а на самом деле даже больше, ведь и сам город был больше. Но зато улицы здесь шире, воздуха больше, и воздух этот свежий, сухой, ласковый, не слишком жаркий летом и не слишком холодный зимой. Трущобы были новые, Юлий Цезарь и его македонские враги, по сути, сровняли город с землей четырнадцать лет назад, и ей пришлось заново отстроить его. Цезарь хотел, чтобы она увеличила количество общественных фонтанов и дала народу бесплатные бани, но она этого не сделала — с какой стати? Если она войдет в Большую гавань, то сойдет на берег на территории Царского квартала, а если поедет по суше, будет двигаться по Канопской улице. Ни один маршрут не заставит ее пересекать суету и грязь Ракотиса, а чего глаза не видят, о том сердце не болит. Чума уменьшила население с трех до одного миллиона. Но это было шесть лет назад. Откуда-то появился еще один миллион, в большинстве своем дети, в меньшей степени — иммигранты. В Александрии нельзя было найти истинных египтян, но было огромное количество помесей от смешения с бедными греками. Они образовали большой класс слуг — свободных людей, но не граждан Александрии, хотя Цезарь и настаивал, чтобы Клеопатра дала всем жителям александрийское гражданство.
Аполлодор ждал на пирсе Царской гавани. Однако своего старшего сына царица не увидела. Свет в ее глазах погас, но она подала Аполлодору руку для поцелуя, когда он выпрямился после поклона, и не протестовала, когда он отвел ее в сторону. Ему не терпелось передать ей жизненно важную информацию прямо сейчас.
— В чем дело, Аполлодор?
— Цезарион.
— Что он сделал?
— Пока ничего. Дело в том, что он намерен сделать.
— Разве вы с Сосигеном не можете контролировать его?
— Мы пытались, воплощенная Исида, но это становится все труднее и труднее. — Он смущенно прокашлялся. — Мошонка его заполнилась, и он считает себя мужчиной.
Она замерла на месте, повернула голову и посмотрела на своего самого верного слугу.
— Но… но ему нет еще тринадцати лет!
— Тринадцать через три месяца, царица, и он растет, как сорняк. Его рост уже четыре с половиной локтя. У него ломается голос, и фигура соответствует скорее мужчине, чем ребенку.
— О боги, Аполлодор! Нет, не говори мне больше ничего, прошу тебя! Думаю, с такой информацией будет лучше, если я сама определю свое мнение. — Она двинулась дальше. — Где он? Почему не встречает меня?
— Он занят разработкой законопроекта, который хотел закончить до твоего приезда.
— Разработкой законопроекта?!
— Да. Он сам все скажет тебе, дочь Ра, вероятно не дожидаясь твоего вопроса.
Даже заранее предупрежденная, Клеопатра почувствовала, как у нее перехватило дыхание при виде сына. За год ее отсутствия он из ребенка превратился в юношу, но без той неуклюжести, которая обычно присуща этому возрасту. У него была чистая загорелая кожа и густые золотые волосы, коротко подстриженные, а не длинные, как принято у подростков, а его тело, как и говорил Аполлодор, было телом мужчины. «Уже! Мой сын, мой красивый мальчик, что произошло с тобой? Я потеряла тебя навсегда, и мое сердце разбито. Даже твой взгляд изменился — такой суровый, уверенный, такой непреклонный».
Но все это было ничто по сравнению с его сходством с отцом. Это был Цезарь в молодости, Цезарь, каким он должен был выглядеть, когда носил плащ и головной убор flamen Dialis, особого жреца Юпитера Наилучшего Величайшего. Потребовался Сулла, чтобы в девятнадцать лет освободить Цезаря от этого ненавистного ему жречества. Но здесь стоял Цезарь, каким бы он мог быть, если бы Гай Марий не запретил ему военную карьеру. Удлиненное лицо, нос с горбинкой, чувственный рот со смешинками в уголках. «Цезарион, Цезарион, только не сейчас! Я не готова».
Цезарион быстро преодолел широкое пространство, отделявшее его стол от того места, где неподвижно стояла Клеопатра. В одной руке он держал толстый свиток, другую протянул ей.
— Мама, я рад видеть тебя, — сказал он грубым голосом.
— Я оставила мальчика, а вижу мужчину, — удалось произнести ей.
Он передал ей свиток.
— Я только что закончил это, но, конечно, ты должна прочитать, прежде чем он вступит в силу.
Свиток был тяжелый. Клеопатра посмотрела на свиток, потом на сына.
— Ты меня не поцелуешь? — спросила она.
— Если хочешь.
Он клюнул ее в щеку. Потом, видимо решив, что этого недостаточно, клюнул в другую щеку.
