Поллион повел плечами, разминая их.
— Наша обязанность, Меценат, выправить положение. Как мы это сделаем? Проведем черту между Западом и Востоком и по одну сторону поставим Октавиана, по другую — Антония. Лепид может взять Африку, это само собой разумеется. У него там десять легионов, он будет в безопасности. Можешь не доказывать мне, я и сам знаю, что у Октавиана самая тяжелая задача, потому что ему досталась Италия, обедневшая, измученная, голодная. Ни у кого из наших с тобой хозяев нет денег. Рим близок к банкротству, а Восток так истощен, что не может платить серьезную дань. Тем не менее Антоний не может вечно тянуть одеяло на себя, и он должен понять это. Я предлагаю дать Октавиану возможность получить лучший доход, управляя всем Западом: Дальней Испанией, Ближней Испанией, Дальней Галлией и всеми ее районами, Италийской Галлией и Иллирией. Река Дрина будет естественной границей между Западом и Востоком. Разумеется, Антоний сможет вербовать войско в Италии и Италийской Галлии, как и Октавиан. Кстати, Италийская Галлия должна стать частью Италии во всех отношениях.
— Молодец, Поллион! — воскликнул Меценат, искренне улыбаясь. — Я бы не смог так хорошо сказать, как это сделал ты. — Он притворно вздрогнул. — Прежде всего, я не посмел бы так говорить об Антонии. Да, друг мой, ты очень хорошо сказал, это правда! Теперь нам остается убедить Антония согласиться. Со стороны Цезаря Октавиана я не предвижу никаких возражений. У него был ужасный период, и, конечно, путешествие из Рима вызвало приступ астмы.
Поллион очень удивился.
— Астмы?
— Да, он может умереть от нее. Поэтому он спрятался в болотах у Филипп. В воздухе было так много пыли и соломенной трухи!
— Понимаю, — медленно проговорил Поллион. — Понимаю.
— Это его секрет, Поллион.
— Антоний знает?
— Конечно. Они же родственники, он всегда это знал.
— А что Октавиан думает о возможности возвратить домой ссыльных?
— Он не будет возражать. — Меценат сделал вид, будто что-то обдумывает, потом снова заговорил: — Тебе следует знать, что Октавиан никогда не будет воевать с Антонием, но я сомневаюсь, сможешь ли ты убедить в этом Антония. Больше никаких гражданских войн. Это его принцип, Поллион. Поэтому мы здесь. Несмотря ни на какие провокации, он не пойдет войной на римлянина. Его путь — дипломатия, совещательный стол, переговоры.
— Я не знал, что он придерживается такой политики.
— Придерживается, Поллион, придерживается.
Чтобы убедить Антония принять условия, которые Поллион обрисовал Меценату, пришлось выдержать целый рыночный интервал разглагольствований, битья кулаком по стене, неистовств и воплей. Потом Антоний стал успокаиваться. Гнев его был столь опустошительным, что даже такой сильный человек, как Антоний, не мог поддерживать подобный уровень энергии больше восьми дней. От ярости он перешел к депрессии, потом к отчаянию. В тот момент, когда он достиг самого дна, Поллион нанес удар: сейчас или никогда. Человек вроде Мецената не сумел бы справиться с Антонием, но солдат Поллион, уважаемый и любимый Антонием, точно знал, что надо делать. Кроме того, в Риме у него были сторонники, которые при необходимости усилят его критику.
— Хорошо, хорошо! — крикнул Антоний, подняв руки в знак поражения. — Я сделаю это! Ты уверен относительно ссыльных?
— Абсолютно.
— Я настаиваю на некоторых пунктах, о коих ты не упомянул.
— Назови их.
— Я хочу, чтобы пять из одиннадцати легионов Калена переправили ко мне.
— Не думаю, что возникнет проблема.
— И я не соглашусь соединять мои силы с силами Октавиана, чтобы убрать с моря Секста Помпея.
— Это неразумно, Антоний.
— А мне наплевать! — прорычал Антоний. — Мне пришлось назначить Агенобарба управлять Вифинией, в такой ярости он был из-за условий, которые ты перечислил, а это значит, что у меня недостаточно флота, чтобы что-то предпринять без флота Секста. Он остается на случай, если понадобится мне, это он должен понять.
— Октавиан согласится, но рад этому не будет.
— Все, что делает Октавиана несчастливым, делает счастливым меня!
— Почему ты скрыл, что у Октавиана астма?
— Тьфу! — плюнул Антоний. — Он девчонка! Только девчонки болеют, все равно какой болезнью. Его астма — это отговорка.
— Если ты не уступишь с Секстом Помпеем, тебе придется за это заплатить.
— Заплатить чем?
— Точно не знаю, — хмуро ответил Поллион. — Просто заплатить.
Реакция Октавиана на условия, которые ему изложил Меценат, была совсем другой. «Интересно, — подумал Меценат, — насколько изменилось его лицо за последние двенадцать месяцев. Исчезла юношеская миловидность, но он не перестал быть красивым. Волосы стали короче, и он больше не переживает из-за торчащих ушей, не старается прикрыть их волосами. Но главная перемена произошла в выражении его глаз, самых замечательных, какие я когда-либо видел, — больших, светящихся и серебристо-серых. Они всегда были непроницаемыми, никогда не выдавали ни чувств, ни мыслей, но теперь за их блеском скрывается какая-то жесткость. И рот, который мне так хотелось поцеловать, зная, что мне никогда не разрешат этого сделать, стал тверже, губы выпрямились. Думаю, это значит, что он повзрослел. Повзрослел? Но он никогда не был мальчиком! За девять дней до октябрьских календ ему исполнилось двадцать три года. А Марку Антонию сейчас сорок четыре. Просто удивительно».
— Если Антоний отказывается помочь мне с Секстом Помпеем, — сказал Октавиан, — он должен заплатить.
— Но как? У тебя нет рычага, чтобы заставить его заплатить.
— Рычаг у меня есть, и дал мне его Секст Помпей.
— Что же это такое?
— Брак, — спокойно пояснил Октавиан.
— Октавия! — прошептал Меценат. — Октавия…
— Да, моя сестра. Она вдова, нет никаких препятствий.
— У нее еще не прошло десяти месяцев траура.
— Прошло шесть месяцев, и весь Рим знает, что она не может быть беременной: Марцелл долго болел перед смертью. Нетрудно будет получить разрешение от коллегии понтификов и семнадцати триб при голосовании в религиозном комиции. — Октавиан самодовольно улыбнулся. — Она сделает все, что предотвратит войну между Антонием и мной. Я предвижу, что в анналах Рима не будет записано более популярного брака.
— Он не согласится.
— Антоний? Он готов совокупиться даже с коровой.
— Ты сам себя слышишь, Цезарь? Я знаю, как сильно ты любишь сестру, и ты хочешь навязать ей Антония? Он же пьяница и бьет жену! Умоляю тебя, подумай хорошо! Октавия самая прекрасная, самая милая, самая славная женщина в Риме. Даже неимущие обожают ее, как они обожали дочь бога Юлия.
— Звучит так, словно ты сам хочешь жениться на ней, Меценат, — хитро заметил Октавиан.
Меценат осекся.
— Как ты можешь шутить о таких… о таких серьезных вещах? Мне нравятся женщины, но мне еще и жалко их. Их жизнь столь монотонна, их единственное политическое значение заключается в браке, и самое лучшее, что ты можешь сказать в защиту римской справедливости, — это то, что большинство женщин сами
