сорняками двора на блоках из шлакобетона стоял ржавый автомобильный кузов. Жилье выглядело даже более жалким и запущенным, чем тот притон, в котором мой дедушка Джейберд спустил в покер свою последнюю рубашку. Я уже обратил внимание на то, что ее джинсы были обтрепанными и залатанными, а на футболке светились дыры размером с десятицентовик. И вот я увидел ее дом, по сравнению с которым последняя братонская лачуга выглядела дворцом. Поднявшись на крыльцо, Чили отворила сетчатую дверь со скрипящими петлями и крикнула в темноту внутри:
— Мама? Смотри, кого я нашла в лесу!
Вслед за Чили я вошел в хижину. Внутри стоял запах сигаретного дыма и зелени с огорода. В кресле- качалке сидела женщина с вязаньем на коленях. Она подняла на меня васильковые глаза, такие же, как у красавицы дочери, только лицо у матери было морщинистое, с потемневшей от тяжкой работы на солнце кожей.
— Можешь выбросить его обратно, — отозвалась она.
Спицы снова замелькали в ее руках.
— Он заблудился, — объяснила Чили. — Говорит, что пришел из Зефира.
— Из Зефира? — переспросила женщина. Ее глаза снова обратились ко мне. На ней было голубое платье с желтыми, вышитыми на груди узорами и резиновые шлепанцы. — Далековато же ты забрался, паренек.
Голос женщины был низким и хриплым, словно солнце вместе с кожей высушило и ее легкие. На низеньком столике рядом с креслом-качалкой стояла пепельница, полная окурков, в ней дымилась наполовину выкуренная сигарета.
— Да, мэм, — согласился я. — Мне очень надо позвонить своим родителям. Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном?
— Здесь его нет, — ответила женщина. — У нас тут не Зефир.
— А, ясно. Тогда… не мог бы кто-нибудь отвезти меня домой?
Мать Чили взяла из пепельницы сигарету и, сделав глубокую затяжку, положила ее обратно. Когда она снова заговорила, из ее рта струйкой вился дым.
— На грузовике уехал Билл, но он должен вскоре вернуться.
Мне захотелось узнать, как быстро наступит это «вскоре», но спрашивать об этом было бы невежливо.
— Можно мне выпить стакан воды? — обратился я к Чили.
— Само собой. И снимай-ка рубашку, она у тебя насквозь промокла. Снимай, не стесняйся.
Я прошел вслед за Чили в темную кухоньку, расстегнул пуговицы на рубашке и отлепил ее от тела.
— Ты весь исцарапался, — сказала мать Чили, снова выпуская изо рта сигаретный дым. — Достань- ка йод, Чили, и подлечи своего гостя.
— Хорошо, мама, — отозвалась Чили, а я, повесив мокрую от пота рубашку на спинку стула, замер, ожидая, когда наступит мгновение боли и блаженства.
Чили накачала насосом воду, которая булькала и плескалась во все стороны. Я отпил из кружки с Фредом Флинтстоуном[18] на боку и обнаружил, что вода теплая и имеет коричневатый оттенок. Вкус у нее был какой-то затхлый. Потом лицо Чили Уиллоу оказалось рядом, сладость ее дыхания напоминала аромат роз. В ее руках был ватный тампончик и пузырек с йодом.
— Будет немножко больно, — предупредила она.
— Ничего, этот стерпит, — отозвалась из своей качалки ее мать.
Чили принялась за работу. Боль была острой, потом стала еще сильнее. Я морщился и старался дышать глубже. Боль все усиливалась, а я глядел на лицо Чили. Ее волосы высохли и падали на плечи золотистыми волнами. Она опустилась на колени, красновато-коричневая ватка в ее пальцах оставляла следы того же цвета на моей коже. Мое сердце забилось чаще. Ее светло-голубые глаза встретились с моими, и она улыбнулась мне.
— А ты молодец, — проговорила она.
Я улыбнулся ей в ответ, хотя мне было так больно, что я готов был заплакать.
— Сколько тебе лет, мальчик? — поинтересовалась мать Чили.
— Двенадцать, — ответил я и снова прибег к невинной лжи: — На самом деле мне уже почти тринадцать.
Говоря это, я не сводил глаз с лица Чили.
— А тебе сколько? — спросил я ее.
— Мне? О, я уже почтенная леди. Мне шестнадцать.
— Ты еще учишься в школе?
— Один год отучилась, — ответила она. — Мне этого хватило.
— Ты не ходишь в школу? — Я был потрясен таким известием. — Вот это да!
— Ее школа еще не окончена, — подала голос мать Чили, не переставая вязать. — Школа тумаков, которые раздает жизнь, я ее тоже прошла.
— Ох, мама! — вздохнула Чили.
Сорвавшись с ее губок в форме лука Купидона, эти два слова прозвучали для меня как музыка.
Я позабыл о боли. Для такого мужчины, как я, боль была просто ничем. Я выдержу все, что угодно, — правильно сказала мама Чили. Я окинул взглядом полутемную комнату, обставленную старой, обшарпанной мебелью, а потом вновь посмотрел на Чили и словно увидел солнце после долгой ночной бури. Йод безжалостно жег, но прикосновения рук Чили были легки и нежны. Я подумал, что, должно быть, нравлюсь ей, иначе бы она не стала обращаться со мной так заботливо. Я видел ее совсем голой. До этого я никогда не видел обнаженных женщин, если не считать мамы. Я познакомился с Чили совсем недавно, но что значит время, когда говорит сердце? Сейчас мое сердце говорило с Чили Уиллоу, которая смазывала мне царапины йодом и улыбалась. Мое сердце говорило ей: «Если бы ты была моей подружкой, я бы подарил тебе сотню светляков в банке из зеленого стекла, чтобы ты не сбилась в темноте с пути. Я бы подарил тебе луг, весь в полевых цветах, среди которых не было бы двух одинаковых. Я бы отдал тебе свой велосипед с золотым глазом в фаре, чтобы он защищал тебя. Я бы написал для тебя рассказ, в котором ты была бы принцессой и жила в замке из белого мрамора. Если бы я знал, что нравлюсь тебе, я бы подарил тебе волшебство. Только скажи, что я тебе небезразличен.
Только скажи…»
— А ты храбрый парень, — сказала мне Чили.
Где-то в дальнем углу хижины заплакал ребенок.
— О господи, — вздохнула мама Чили, откладывая вязанье. — Бубба проснулся.
Она встала и направилась туда, откуда доносился плач, шлепая своими резиновыми тапками по растресканному дощатому полу.
— Сейчас я его покормлю, — сказала Чили.
— Ничего, не отвлекайся, я сделаю это сама. Билл скоро вернется, и на твоем месте я бы надела колечко — ты же знаешь, как он бесится, когда ты его снимаешь.
— Да, знаю, — вздохнула Чили.
Ее глаза потемнели. Она приложила ватку к последней моей царапине и закупорила пузырек с йодом.
— Все, дело сделано.
Мать Чили вышла к нам, держа на руках младенца, которому, как видно, не было еще и года. Я остался стоять посреди комнаты, а Чили поднялась с колен и прошла на кухню. Когда она вернулась, на среднем пальце ее левой руки появилось тоненькое золотое колечко. Чили взяла у матери ребенка и стала его укачивать, что-то напевая вполголоса.
— Ужасный плакса, — сказала мать Чили. — Истинное наказание.
Подойдя к окну, она чуть отодвинула легкую занавеску.
— А вот и Билл. Он подкинет тебя до дома, паренек.
Я услышал, как во дворе прогромыхал грузовик, подъехавший чуть ли не к самому крыльцу. Открылась и с шумом захлопнулась дверь. Вошел Билл, высокий и стройный, с коротко остриженными волосами, карими глазами с тяжелыми веками, на вид ему было лет восемнадцать. На Билле были грязные
