Но эта комната определенно была ее приемной, на полу лежал плетенный из тростника коврик, а в углу в большом глиняном горшке росло кривое деревце. Выкрашенные бежевой краской стены были голыми. Мистер Дамаронд вышел, закрыв за собой дверь, после чего Леди кивнула моему отцу:
— Присядьте, Том.
Отец повиновался. Я знал, что папа нервничает: он сглотнул, и в горле у него щелкнуло. Когда Леди взяла с пола докторский саквояж, стоявший возле стула, отец чуть вздрогнул. Поставив саквояж на стол, Леди раскрыла его.
— Надеюсь, будет не больно? — спросил отец.
— Не знаю. Это от многого зависит.
— Отчего?
— Насколько глубоко нужно будет залезть, чтобы добраться до истины, — ответила Леди.
Она опустила руку в саквояж и достала оттуда что-то завернутое в кусок синей ткани. Развернув ткань, она поставила на стол серебряную шкатулку филигранной работы и положила рядом колоду карт. Вслед за картами на стол лег листок бумаги для пишущих машинок. В свете лампы я увидел на бумаге водяные знаки «Нифти» — точно таким же сортом я пользовался, печатая свои рассказы. Вслед за бумагой Леди достала из саквояжа аптекарский пузырек с тремя речными камушками-голышами: один был черный, как эбеновое дерево, другой — красновато-коричневый, третий — белый с серыми полосками.
— Раскройте правую руку, — сказала она отцу и, когда тот исполнил ее просьбу, вытряхнула из пузырька речные голыши ему на ладонь. — Теперь потрите камни в руке, — велела она отцу.
Услышав эту просьбу, отец нервно улыбнулся, но повиновался.
— Эти камни случайно не из живота Старого Мозеса?
— Нет. Это простые голыши, я сама их нашла. Покатайте их в руке, они успокоят вас.
— Хорошо, — отозвался отец, и камни зашуршали в его ладони.
Мы с мамой стояли в стороне, не желая мешать Леди, что бы там она ни собиралась делать. Я терялся в догадках, чего следует ожидать. Может быть, сейчас начнется церемония с факелами, когда люди танцуют, образовав круг, и безумно орут? Хотя на это пока не было похоже. Леди принялась тасовать колоду. Судя по тому, как ловко она это делала, можно было подумать, что она давала уроки Маверику[33].
— Расскажите мне о своих снах, Том, — попросила она под монотонный шелест летящих между ее гибкими пальцами карт.
Отец с тревогой оглянулся на нас.
— Вы хотите, чтобы они вышли? — спросила Леди, но отец покачал головой.
— Мне снова и снова снится, как автомобиль падает в озеро Саксон. После этого я оказываюсь в воде и вижу сквозь стекло автомобиля мертвеца. Его лицо… оно полностью разбито. На его запястьях — наручники. Вокруг горла затянута рояльная струна. Машина погружается в пучину, вода заливает салон… — Отец на секунду замолчал. Камешки щелкали в его руке. — И тут утопленник поворачивается ко мне и улыбается. На его разбитом лице улыбка выглядит особенно ужасно. А потом он начинает говорить, и голос звучит глухо… словно грязь булькает в его горле.
— Что он говорит вам?
— Он говорит… он говорит мне: «Пойдем со мной вниз, в темноту».
Лицо отца исказилось от боли. Глядя на него, я тоже страдал.
— Именно это он и говорит мне обычно: «Пойдем со мной вниз, в темноту». Потом он протягивает ко мне руку, ту, на которой нет наручника. Он тянет руку, и я отшатываюсь, потому что ни за что на свете не могу позволить ему прикоснуться ко мне. На этом сон кончается.
— У вас бывают и другие сны?
— Бывают иногда, но этот повторяется особенно часто. Иногда мне кажется, что я различаю доносящуюся откуда-то издалека музыку, словно кто-то играет на пианино или рояле. Иногда мне кажется, что я слышу, как кто-то громко кричит, но разобрать слова невозможно. Иногда я вижу пару рук: в одной из них рояльная струна, а в другой — толстая деревянная дубинка, обмотанная черной изолентой. Лица в снах, как правило, расплывчатые, будто я вижу их сквозь кровь, которая заливает мне глаза, а иногда я едва могу сфокусировать взгляд. Но все-таки чаще всего я вижу во сне падающую в озеро машину.
— Ребекка рассказывала вам, что иногда я тоже вижу обрывки ваших снов? — спросила Леди, не прекращая тасовать карты. Звук был гипнотическим, успокаивающим. — Как и вы, я тоже слышу фортепианную музыку и вижу рояльную струну и бейсбольную биту. Я видела и татуировку, но больше ничего.
Леди тихо улыбнулась.
— Сдается мне, Том, что мы во сне подключены к одной и той же розетке, но на вашу долю достается больше электричества. Что скажете?
— Вам виднее, ведь это вы мистик, а не я, — ответил отец.
— Точно, я. По крайней мере, так считают. Но у всех людей, Том, во сне открывается особое зрение. Все люди, кто больше, кто меньше, видят во сне отдельные лоскутки одеяла. Вышло так, что вы, Том, оказались ближе всех к иному, не нашему миру. Ближе меня, Том. Вот такие дела.
Отец продолжал катать в ладони камушки. Леди тасовала карты и ждала.
— Сначала я видел сны сразу, как засыпал, — заговорил он. — Но потом сны начали приходить, когда я вообще не спал и даже днем. Мерещится одно и то же, раз за разом — лицо за окном машины и распухшие губы, которые зовут: «Пойдем со мной вниз, в темноту». Я слышу этот голос, словно в горле у него булькает донная грязь, и я… Я уже близок к помешательству, потому что никак не могу от этого избавиться. Совсем не отдыхаю. А по ночам я не сплю, просто боюсь заснуть… — Голос отца смолк.
— Чего вы боитесь? — попыталась помочь Леди.
— Боюсь… снова услышать мертвеца, боюсь, что он заставит меня сделать то, чего желает.
— Чего же он хочет от вас, Том?
— Думаю, он хочет, чтобы я убил себя, — глухо ответил отец.
Леди перестала тасовать карты. Рука мамы нашла мою руку и крепко сжала ее.
— Мне кажется, он хочет, чтобы я пришел к озеру и утопился. Он ждет меня к себе вниз, в темноту.
Леди пристально смотрела на отца, казалось, что ее изумрудные глаза вбирают в себя свет.
— Зачем же ему это нужно, Том?
— Не знаю. Может быть, ему одиноко там, внизу.
Отец попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло: губы его не слушались.
— Я хочу, чтобы вы крепко-крепко подумали. Вспомните, что говорит утопленник, слово в слово.
— Да. Он говорит мне: «Пойдем со мной вниз, в темноту». Он говорит это неразборчиво, потому что у него разбита челюсть и в горле что-то клокочет. Грязь, или кровь, или вода, не знаю, но слова точно такие.
— И больше ничего? Он не называет вашего имени?
— Нет, ничего такого.
— Вам не кажется это забавным, Том? — спросила отца Леди.
Отец хмыкнул.
— Знаете, я давно уже не нахожу в этом ничего забавного!
— Дело вот в чем: мертвец имеет возможность поговорить с вами — передать послание с того света — и тратит все время на то, чтобы склонить вас к самоубийству. Почему бы ему не сказать вам, кто его убил?
Отец мигнул. Теперь настала его очередь прекратить катать в ладони камушки.
— Я… я никогда не задумывался об этом.
— Тогда подумайте теперь. У мертвеца есть голос, пусть даже и не слишком разборчивый. Почему бы ему не назвать имя убийцы?
— Не знаю. По-моему, он бы сделал это, если бы мог.
— Он назвал бы это имя, — согласилась Леди. — Если бы знал, что разговаривает с
— Не понимаю.
