Королева Бедлама

подумал он: найдено имя, которое он искал с таким жаром. Отчего же на душе так уныло? — Две мили к северу, вы сказали?

— Да. — Том заметил страдание на лице у Мэтью и спросил:

— В чем дело?

— Должен признать, что мне почти страшно идти к мистеру Шалтону. Вряд ли вы это поймете, но я боюсь, что, когда мистер Шалтон расскажет мне все и во всех подробностях, я уже не смогу отличить убийцу от палача. — Мэтью вложил рисунок в саквояж и улыбнулся озадаченной паре. — Всего вам доброго.

Часть четвертая МЕТОДЫ УБИЙСТВА

Глава сорок первая

— Мэтью! — На лице Джона Файва сияла такая широкая и счастливая улыбка, какой Мэтью никогда у него не видел. — Привет! Слушай, ты прямо как павлин вырядился!

Но улыбка Джона тут же слегка погасла: Мэтью знал, что недостаток сна на пакетботе оставил у него черные круги под глазами, и лицо несколько побледнело.

— Привет. — Он только что сошел с пакетбота и был по-прежнему в темно-синем сюртуке, жилете и треуголке и с тем же саквояжем в руке. Из порта он направился прямо в кузницу мастера Росса. В пышущем жаре горна взлетали искры и ярко-оранжево светились угли. Джон молотом на наковальне загибал в крюк железный прут, а второй подмастерье вместе с самим мастером Россом на другом конце задымленной кузницы разговаривали с заказчиком. — Найдешь несколько минут?

— Мастер Росс! — окликнул хозяина Джон.

Старший кузнец увидел Мэтью и проворчал скрипуче:

— А, это вы. Вы вообще работаете когда-нибудь?

— Да, сэр, я делаю все, что должен.

— Очень сомневаюсь, сэр. Ладно, идите отсюда оба! Три минуты, Джон!

Трех минут может и не хватить, подумал Мэтью, но это лучше, чем ничего. Снаружи, в теплом солнечном свете четвергового утра, Джон прищурился и крепко хлопнул Мэтью по плечу:

— Спасибо тебе. Не знаю, что и как ты сделал, но думаю, ты сыграл свою роль в той речи, что преподобный сказал в воскресенье. А где был ты?

— Работал, — ответил Мэтью.

— В воскресенье? Постарайся, чтобы преподобный этого не слышал. Но ладно, он нам в пятницу вечером рассказал все как есть. И уж как это нас с Констанс ни потрясло, а все-таки легче стало. Понимаешь… ну, больная дочь, которая вела такую жизнь, — это одно дело, но хотя бы преподобный Уэйд не безумен. Теперь, во всяком случае.

— Рад слышать.

— От него потребовалось большое мужество — вот так взять и все выложить. И требуется до сих пор — ходить туда и навещать ее, как он уже сделал. Ты знаешь, вчера он даже Констанс взял с собой. Она хотела увидеть сестру и отказа не собиралась принимать.

— Надеюсь, все прошло хорошо?

— Да, насколько мне известно. Она не распространялась. — Джон поскреб в затылке, будто работа молотом на наковальне его озадачила. — Понимаешь, никому не в радость, что Грейс там, где она есть, и то, почему она хочет там быть. Она не хочет оттуда уходить. Но я думаю, со временем все само образуется, как преподобный сказал. Я знаю, что ему предстоит схватка с некоторыми из церковных старейшин.

— Но не со всеми же, — улыбнулся Мэтью.

— Нет, не со всеми. — Джон склонил голову набок. — Я бы хотел тебя спросить, что ты знал про Грейс и когда узнал, но ты же не скажешь?

— Не скажу.

— Я так и думал. А это важно?

— Вот я и пришел говорить о том, что на самом деле важно, — сказал Мэтью, и от его хмурого тона Джон Файв тоже помрачнел. — Если точнее, о приюте.

— О приюте? Мэтью! Он же мертв. Ну чего ты все цепляешься за ту историю?

— Тут другое. Я вышел из приюта в девяносто четвертом, мне было пятнадцать. Тебя туда привез какой-то пастор, если я помню правильно, когда тебе было девять, и оставался ты там до семнадцати лет, когда тебя мастер Росс взял в ученики. Так?

— Да, и что?

— В годы от, скажем, девяносто шестого и пока ты не ушел, можешь ты вспомнить какие-нибудь необычные события?

— Необычные, — повторил Джон без эмоций. Но потом ответил с жаром: — Мэтью, послушай, брось это дело! Забудь этот чертов дом. Ничего хорошего не…

— Необычные события, — повторил Мэтью. Глаза его горели напором и какой-то одержимостью. — Я не про личные привычки Осли. Я о том, что требовало от воспитанников покидать приют раньше, чем их размещали в семьях или отдавали в ученики. Может быть, некоторые уходили и вернулись, не знаю. — Он видел, что Джон даже не пытается вспомнить. Наверное, испытанные им на себе «личные привычки» Осли не давали ему даже мысленно вернуться в это страшное заведение. — Послушай, Джон, вспомни. Кто-то уводил воспитанников из приюта. Может быть, даже ты уходил.

— А, это. — Джон вздохнул с колоссальным облегчением. — Это же ерунда. Я хотел поехать, но не было у меня умений, которые требовались.

— Умений? Каких именно?

Джон пожал плечами:

— Читать и писать. Считать на бумаге. Рисунки перерисовывать, прочее такое. Помнишь Сета Барнвелла? Он уходил и вернулся. Сказал, что не вынес. Там все как в военном лагере. Сет всего несколько дней там пробыл. Поехал туда научиться делать ключи, но там почему-то собралось много ребят, которые любили драться и проказничать. Когда Сету пару раз расквасили нос, он решил, что с него хватит.

— А что это такое было?

— Ремесленная школа какая-то, — ответил Джон.

Ну да, подумал Мэтью. Так и есть.

— Она случайно не в пятнадцати милях по реке отсюда?

— Думаю, что да. Но я ж тебе говорю, я там не был. Но один мой хороший друг поехал туда и остался. Помнишь Билли Ходжеса? Длинный такой и тощий? Был года на три тебя моложе.

— Помню.

Ходжес был сообразительный парень, но всегда строил хитрые планы, как сбежать из приюта. У него были великие мечты: стать морским капитаном и уплыть в Вест-Индию.

— Он к ним попросился, и его взяли. А знаешь за что? За потрясающе хороший почерк. Можешь поверить? Его взяли в обучение на писца. Записи там, документы — и это его, у которого большого пальца нет!

Мэтью почувствовал, как его пробирает могильным холодом. Наверное, лицо из серого стало белым как мел.

— Большого пальца? — услышал он собственный вопрос.

— Ага. Через год после твоего ухода Билли как-то надевал башмаки и его ужалил паук в большой палец левой руки. Палец посинел и распух, рука болела невыносимо. И так оно шло какое-то время, иногда