решались сдвинуться с места. Захария слышал свой голос, шепчущий Двадцать третий псалом. Спустя некоторое время он заставил свои ноги кое-как двигаться. Рамона тихо застонала и перевалилась на спину, держась руками за живот.
Священник бросился к Рамоне Крикмор; Стентон последовал за ним. Лицо женщины приобрело серый оттенок, а из нижней прокушенной губы сочилась кровь. Она обхватила свой живот, глядя на мужчин изумленными и испуганными глазами.
Стентона как будто ударили обухом по голове.
— Боже праведный, святой отец, — только и смог он произнести, — она же вот-вот родит!
1. ГОТОРН
1
Сражающийся с домашним заданием по арифметике черноволосый десятилетний мальчик неожиданно глянул в окно. Он осознал, что мягкое приглушенное пение ветра прекратилось и лес заполнила глубокая тишина. Он увидел голые ветви, качающиеся на фоне серого ломтика неба, и по его телу пробежал трепет возбуждения. Он отложил — с удовлетворением — свой карандаш, тетрадь и книгу, а затем поднялся с пола, где он лежал. Что-то не так, он знал, что-то изменилось. Он подошел к окну и вытянулся, чтобы лучше видеть. Поначалу все показалось как всегда, и он разочаровался. Все эти числа, сложения, вычитания копошились у него в голове, звеня, стуча и мешая сосредоточиться. Но затем его глаза широко раскрылись, потому что он увидел первые белые хлопья, летящие с неба.
— Папа, — возбужденно крикнул мальчик. — Снег пошел!
Джон Крикмор, читавший Библию на стуле у камина, выглянул в окно и не смог сдержать улыбку.
— Да, на самом деле! — Он подался вперед, изумленный так же, как и его сын. — Хвала Всевышнему, в первый раз метеорологи не ошиблись. Здесь, на юге Алабамы, снегопады были редкостью, и последний на его памяти имел место в 1954, когда Биллу было только три года. Той самой зимой, когда они жили на благотворительные церковные продукты после того, как раскаленное лето превратило посевы зерна и бобов в жалкие хилые расточки. По сравнению с тем ужасным годом последние несколько урожаев казались настоящим изобилием. Однако Джон знал, что никогда не следует чувствовать себя осчастливленным, поскольку Бог может забрать назад все, чем он обеспечил. По крайней мере у них есть, что есть в этом году, и кое-какая сумма, чтобы прожить остаток зимы. Но сейчас он был заражен легкомысленным возбуждением Билла и подошел к окну, чтобы понаблюдать за хлопьями вместе со своим сыном.
— Может падать всю ночь, — сказал он. — Может под утро насыпать по самую крышу.
— Ух! — выдохнул Билли, и его светлые газельи глаза, так контрастирующие с унаследованным от матери темным цветом кожи, округлились от удовольствия и немного от страха; он представил себе, как все вокруг замерзает, и они, подобно медведям, впадают в спячку до апреля, пока не проклюнутся первые цветы.
— Он не может быть таким глубоким, правда?
Джон рассмеялся и потрепал курчавые рыжевато-коричневые волосы сына.
— Нет. Он не будет даже липнуть и скоро кончится.
Билли еще немного понаблюдал за снегопадом, а затем закричал: «Мама», и побежал через маленький коридор в соседнюю комнату, где опершись на подушки, на кровати Рамона Крикмор чинила Рождественский подарок Билли: коричневый свитер. Со дня Рождества прошло меньше месяца, а Билли уже успел разорвать рукав, лазая по деревьям и носясь по лесу.
— Мама, на дворе снег! — сказал ей Билли, показывая на маленькое окошко рядом с ее кроватью.
— Я же говорила тебе, что это снеговые тучи, не так ли? — ответила та и улыбнулась сыну. Вокруг ее глаз залегли глубокие морщины, а волосы посерели. Несмотря на то, что ей было всего тридцать четыре, годы не пощадили ее. Сразу после рождения Билли она чуть не умерла от пневмонии и с тех пор так и не оправилась до конца. Большую часть времени она находилась в доме, занимаясь своими хитроумными вышивками и выпивая домашние травяные настойки, помогающие ей бороться с ознобом и лихорадкой. В отсутствии движения ее тело набрало вес, однако ее лицо было по-прежнему худым и симпатичным, за исключением слабых темных кругов под глазами; ее волосы были все так же длинные и блестящие, а индейская комплекция создавала ложное ощущение идеального здоровья.
— Самое холодное время года еще впереди, — сказала она и вернулась к своей работе. Рамона постоянно удивлялась тому, как быстро Билли растет; одежду, которая была ему впору еще месяц назад, уже надо было сдавать в готорнскую комиссионку.
— Ты не хочешь пойти посмотреть?
— Я знаю, как это выглядит. Все белое.
Внезапно Билли понял, что мать не любит ни холод, ни снег. Часто по ночам она сильно кашляла, и через тонкую стену он слышал, как отец утешал ее: «Ты не должна вставать», говорил он быстро, «тебе лучше остаться лежать здесь».
Джон подошел сзади к сыну и положил обветренную руку ему на плечо.
— Почему бы нам не одеться и не прогуляться?
— Да, сэр! — Билли широко улыбнулся и помчался в гардероб за своей зеленой паркой с капюшоном.
Джон взял из гардероба свою голубую джинсовую куртку с подкладкой из овчины, одел ее, а затем натянул на голову черную вязаную шапочку. За прошедшие десять лет Джон Крикмор похудел и посуровел; его широкие плечи немного ссутулились из-за сезонных полевых работ и постоянных трудов по поддержанию ветхого домика в порядке после летней жары и зимнего мороза. Ему было тридцать семь, но морщины на лице — глубокие и прямые, как борозды, которые он пропахивал на полях — старили его лет на десять. Тонкие губы обычно придавали его лицу хмурое выражение, но если рядом находился сын, они почти всегда улыбались. Кое-кто в Готорне говорил, что Джон Крикмор — прирожденный проповедник, зарывший в землю свой талант, занявшись землей вместо того, чтобы обратить взор к небу, и то, что если он сердится или к кому-нибудь враждебно относится, тогда взгляд его синих глаз может насквозь пробуравить дощатую стену амбара. Но когда он смотрел на сына, его взгляд всегда был мягким.
— Ну, вот я и готов, — сказал Джон. — Кто желает прогуляться? — Я, — пропел Билли.
— Не будем терять время, — произнес Джон и потянулся к сыну. Они взялись за руки, и Джон сразу почувствовал тепло удовольствия от прикосновения к мальчику. Когда Джон был рядом с Билли, таким живым, настороженным и удивленным, он впитывал в себя часть его юношеского задора.
Они вышли через сосновую дверь в тамбур, а затем, открыв наружную дверь, окунулись в холодный серый день. Замерзшая грязь дороги, соединявшей владения Крикморов, всего лишь два акра, с главным шоссе, хрустела под их башмаками, и сквозь этот хруст Билли слышал мягкий шелест снежных хлопьев, падающих на замерзшие листья вечнозеленой изгороди. Они миновали маленький пруд с грязно-коричневой с прожилками льда водой. Белый почтовый ящик с надписью «ДЖ. КРИКМОР», испещренный отверстиями двадцать второго калибра, наклонился в сторону асфальтированного шоссе. Они двинулись по обочине по направлению к Готорну, лежащему менее чем в миле впереди. Снег то падал хлопьями, то перемежался дождем. Джон проверил, хорошо ли одет капюшон мальчика и крепко ли завязаны под подбородком его тесемки.
Уже началась настоящая зима, хотя не прошло еще и половины января. Несколько раз шел дождь со снегом, а однажды случился ужасный град, который переколотил стекла по всему округу Файет. Однако, думал Джон, точно так же, как день сменяет ночь, на смену зиме придет весна, а с ней и пора сельскохозяйственных работ. Снова нужно будет сажать кукурузу и бобы, томаты и турнепс. Следовало бы поставить новое пугало, однако в эти беспокойные времена, похоже, даже вороны поумнели и не желают быть обманутыми. В последние годы Джон терял большую часть посевов из-за птиц и вредителей, а то, что сохранялось, вырастало слабым и малорослым. У него была хорошая, благословенная Богом земля, думал он, но, похоже, и она начала истощаться. Он, конечно, знал про севооборот, нитраты и всякие химические удобрения, которые торговые агенты пытались ему всучить, однако все эти добавки, за исключением известного с древних времен старого доброго удобрения, — нарушение промысла Господня. Если ваша земля истощилась, значит, так тому и быть.
Да, беспокойные времена настали повсеместно, думал Джон. Этот католик, ставший президентом, коммунисты, снова поднявшие голову, разговоры о полете человека в космос. Много осенних и зимних вечеров Джон провел в парикмахерской Куртиса Пила, где мужчины играли в карты, подогревая себя
