ложкой в тарелку. — Отец обратил пылающий взор на Тимоти. — И цеплялся за тебя он вовсе не потому, что слеп, а потому…
— Джеймс, — оборвала его Ма. — Не вымещай свое горе на Тимоти. Его нам на попечение вручил Господь.
— Извини, Рашель. — Отец обнял мать. — Я действительно сорвался. И причина тому не только гибель ребенка.
— Я знаю, — сказала Ма. — Но когда Тимоти касается моей руки, горе отступает, и на душе становится легче…
— Легче?! — Отец был в гневе, чего с ним почти никогда не случалось.
— Джеймс! — воскликнула Ма. — Вспомни: «Вечером водворяется плач, а на утро радость»[6].
Отец, не глядя на нас, выскочил из дома.
Вечером, когда вслух читала Ма, я вдруг поднялся.
— Почему ты прерываешь мать? спросил отец.
— Извините, — сказал я, — но Тимоти хочет пить.
— Сядь, — велел отец, и я подчинился.
Уже после молитвы я спросил:
— Можно теперь я принесу Тимоти воды?
— Откуда тебе известно, чего он хочет?
— Ну… Я просто знаю. — Я запнулся, глядя, как Тимоти поднимается из-за стола.
— Откуда же ты знаешь, если он не проронил ни слова?
Вглядываясь в освещенное лампой лицо отца, я признался:
— Я просто чувствую, что Тимоти страдает от жажды.
— Если Тимоти страдает от жажды, то пусть так и скажет.
— Но, Па, он же не умеет говорить, — возразил я.
— У него есть голос, — ответил отец. — Я собственными ушами слышал, как сразу после пожара он сказал несколько слов. Слова, правда, были мне незнакомы, но это все же были слова. Если он слеп, но при ходьбе не натыкается на предметы, если в его силах прикосновением руки утешить мать в горе, если ты под его воздействием чувствуешь, что он испытывает жажду, то сказать об этом он сможет и подавно.
Возражать я не стал. Возражать отцу вообще бесполезно. Родители стали укладываться спать, а я подошел к кровати из ящиков и сел рядом с Тимоти. Он не стал, как обычно, протягивать руку за кружкой. Он знал, что кружку я не принес.
— Попроси воды, — велел я Тимоти. — Скажи, что хочешь пить. — Тимоти повернул ко мне слепое лицо и коснулся моего запястья. В последнее время он часто прибегал к этому жесту. Наверное, так ему было легче расслышать мои слова. — Скажи: «Я хочу пить», — настаивал я. — Пожалуйста, скажи.
Тимоти, отвернувшись от меня, лег на кровать. Ма громко вздохнула, а Па задул лампу. В темноте я направился к своему ложу.
Следующим утром мы все поднялись еще до зари. Отец, нагрузив в телегу все бочки, которые нашлись в хозяйстве, и прихватив почти всю имеющуюся в доме наличность, собирался за водой к колодцам Толливере. Сейчас наступили такие времена, что вода по всей округе была на вес золота. Что же мы будем делать потом, когда наши скромные сбережения иссякнут, как вода в Капризном ручье?
Мы помолились, и отец уехал, а в доме стало пусто и сумрачно. А чем заняться умирающей ферме? Я, прихватив «Странствия пилигримов», устроился на крыльце, но, даже не раскрыв книги, положил ее на колени и невидящим взглядом уставился перед собой. Вскоре на крыльцо вышел и Тимоти; в руке он держал пустую кружку.
— Меня мучает жажда, — сказал он. — Дай мне, пожалуйста, попить.
Я вскочил на ноги и выхватил кружку у него из рук.
— Что ты сказал, Барни? — донесся из-за двери голос Ма.
— Я ничего не говорил! — закричал я. — Это — Тимоти!
Я вошел в дом, зачерпнул воды из ведра и, вернувшись на крыльцо, протянул кружку Тимоти.
— Спасибо, — поблагодарил он и с жадностью выпил воду. Затем парень вошел в дом и поставил кружку рядом с ведром.
— Он мог напиться и сам! — поразилась Ма. — Ему хотелось пить, но он ждал, пока сможет об этом сообщить!
— Он понял, чего от него добивался отец, — заметил я.
Дорога до колодцев Толливерса и обратно должна была занять у отца два дня; первый из них казался мне бесконечно долгим. После полудня я от нечего делать прилег на кровать и быстро заснул. Проснулся я весь в поту. Ма и Мэри спали в большой кровати под москитной сеткой, а Тимоти в доме не было. Решив, что он отправился в маленький домик, я встал и подошел к окну. Дверь туалета была открыта, но Тимоти я нигде не увидел.
Я вышел на крыльцо, но не встретил его и во дворе. Я кинулся к амбару. Огибая угол дома, я едва не наткнулся на Тимоти. Он сидел на земле, привалившись спиной к стене дома; в правой руке он держал наполненную кружку, а пальцы левой опустил в воду.
— Тимоти, ну и напугал же ты меня, — сказал я и сел рядом, а парень, вынув пальцы из воды, коснулся ими моего запястья. — И не играй с водой, у нас ее и без того очень мало.
Тимоти вылил воду на единственную еще живую герань, целую клумбу которых весной высадила Ма, затем, поднявшись с моей помощью, обронил:
— Пойдем.
Он повел меня, и мы пошли. Сначала от дома к холмам. Потом обратно к дому. Опять к холмам. К дому, но не по своим следам, а держась футах в десяти от них. Опять к холмам, но чуть другим путем. И опять к дому. И так снова и снова. К вечеру мы оба чертовски устали, а Тимоти при ходьбе касался земли лишь пальцами правой ноги, левой же, парившей над землей, даже не шевелил. Наконец Тимоти сказал:
— Я хочу пить. Дай мне, пожалуйста, воды.
Мы вошли в дом и больше в этот день никуда не выходили.
Утром Тимоти вновь обмакнул пальцы в воду, а затем увлек меня в путешествие по двору — туда и обратно, туда и обратно.
— Что это вы делаете? — спросила Ма.
Я пожал плечами.
— Не знаю.
Ближе к полудню, когда тени стали совсем короткими, мы с Тимоти уселись на крыльце, рядом с нами в манеже, сооруженном отцом из тщательно оструганных реек и кусков москитной сетки, играла Мэри. Тимоти попросил меня:
— Я хочу пить. Дай мне, пожалуйста, воды.
Я принес ему воды, и он сказал:
— Спасибо. — Тимоти взял кружку, а затем неожиданно добавил: — Очень жарко.
— Точно! — воскликнул я, удивленный его новой фразой.
Тимоти выпил воду, а последние несколько капель вылил себе на раскрытую правую ладонь и стал водить по лужице пальцами левой руки. Затем он вдруг обратил лицо к Мэри и, сделав в сторону ее манежа два шага, повернул голову ко мне. Я тоже подошел к манежу, и Тимоти коснулся моего запястья. Я вытащил Мэри из манежа и отнес на крыльцо. Затем перенес на крыльцо манеж и посадил в него Мэри.
Тимоти сел на то место, где был манеж, взял пригоршню земли и отбросил ее в сторону; затем взял еще пригоршню и еще. Видя, что Тимоти занят, я взял сестренку на руки и потащил умываться перед обедом. Вернувшись чуть позже, я увидел, что Тимоти вырыл в земле яму и продолжает свое занятие. Я взял его за руку и сказал:
