назовется…
— Как я могу, брат Ульбрихт? — спросил я.
Епископ вздохнул:
— Прав ты. Негоже святое дело с обмана начинать. Брат Ильмар, крепка ли твоя вера?
— Крепка, святой брат…
— Веруешь, что Искупитель — приемный сын Божий, первый из сыновей земных, что Сестра — ему сестра названная, Господу дочь?
— Верую…
— Не отступал ли ты против веры, хоть в самой малости? Не творил ли языческих обрядов, не молился ли лживым богам, не поносил ли святой столб и чудеса Слова Господнего?
— Нет, ваше святейшество…
— Хорошо. Милостью Искупителя и Сестры, недостойный брат мой, дарую тебе сан святого миссионера, истинное слово во тьму несущего. Отпускаю грехи твои.
Не было у меня никаких сил ответить. Поцеловал я слабую руку епископа, и только о том подумал, что судьба человеческая — игрушка
В руках Всевышнего. Две недели назад был я просто беглым татем. Ну, положим, каторжником-то я, как был, так и остался, но вот в придачу стал графом Печальных Островов и святым миссионером.
Судьба.
— Идите, — сказал епископ.
— Брат Ульбрихт, предан ли вам брат Кастор? — спросил Рууд.
— Да, насколько я ведаю. Но я не знаю, мне ли одному он предан.
— Добр ли он к вам?
Да, брат Ульбрихт. Очень добр и заботлив.
Глаза у епископа стали грустными и печальными.
— Ваше святейшество, как мне поступить?
— На тебе нет грехов, брат Рууд.
Мы поднялись с колен. Епископ взял с кровати колокольчик, позвонил. Через несколько мгновений дверь опочивальни открылась.
— Брат Кастор, — тихо сказал епископ. — Подготовь все приказы, что велит тебе брат Рууд, святой паладин Сестры.
Брат Кастор вздрогнул. Склонил голову.
— Отпускаю тебе все грехи, брат Кастор, — добавил епископ.
Он не понял. Уже я все понял, а брат Кастор так и не сообразил. Выписал бумаги, названные Руудом, скрепил их печатями, своим росчерком, а подпись епископа там заранее была. Я украдкой поглядывал на дверь из канцелярии в опочивальню: может, одумается епископ, подкатит на своем кресле, окликнет…
— Все готово, — сказал брат Кастор, протягивая бумаги Рууду.
Тот молча принял их и, так молниеносно, что любой душегубец бы позавидовал, выхватил тонкий стилет.
— Прости, брат Кастор, — сказал святой паладин, вонзая лезвие в грудь секретаря епископа.
Не издав ни звука, Кастор рухнул на пол.
— Отпускаю тебе грехи, — сказал Рууд. — Прощаю то, что был соглядатаем Дома, прощаю, что совершил и что хотел совершить.
Лицо его даже не дрогнуло. И злобы в глазах не было.
— Идем, брат мой Ильмар, — отворачиваясь от тела, сказал Рууд. — Надо тебе одеяние подобрать. Идем, нет у нас времени.
Глава третья,
в которой меня учат благочестию, а я учу разуму.
При виде приказов, подписанных епископом, вся святая братия пробила достойное рвение.
Рууд меня сразу же услал в свою келью. Там я и сидел, глядя тупо на крошечный лик Сестры, что на стене висел.
Скажи, Всемилостивейшая, неужели стоило брата Кастора убивать? Даже если был он наушником Дома, так ведь есть у храма подвалы, камеры для покаяния провинившихся священников.
Запереть, да и дело с концом…
Нет — убил. Не колеблясь, не медля. Один брат — другого.
А чего тогда мне ждать? Если интересы веры заставляют святых братьев друг друга резать! Кто я для них? Титул насмешливый, сан, мимолетно положенный, — разве это брата Рууда остановит? Вот расскажу я все, что знаю, Преемнику Юлию, стану не нужен, и…
Мысли были неприятные. Тяжелые и почти грешные. Без позволения Сестры святой паладин греха не совершит. Если Сестра дозволила — значит, правильно Рууд поступил!
Вспомнил я тот блеск в глазах епископа, когда он о принце Маркусе заговорил, и нехорошо мне стало. Знал святой брат что-то такое, что и Рууду, наверное, неведомо.
Ох, не стоит в игры сильных мира сего играть! На все мои козырные шестерки у них по тузу найдется.
Раздались за дверью шаги — быстрые, уверенные. Вошел брат Рууд. Я его не сразу узнал.
Плащ на нем теперь малиновый, с синей каймой. Плащ священника-подвижника, что и оружием владеет, и словом истинной веры. На поясе длинный меч, и по строгой красоте рукояти, по ножнам я оценил, что клинок хорош. Кожаные сапоги, на груди — святой столб поблескивает.
— Одевайся, брат Ильмар.
Дал он мне одежду миссионера — все из палевого сукна, неприметного и скромного. Редко такую встретишь в державных владениях. Миссионерская судьба — свет веры к дикарям нести, в джунгли, в пустыни, в болота. Редко такой встретится в портовом городке — торопящийся на корабль, в чужие края. И еще реже возвращаются они…
Может, и меня такая судьба ждет? Как поведаю все, что знаю, так и напомнят — сан не зря дан. Отправят в Конго, Канаду, Японию или иную окраину мира. Неси свет веры, бывший вор Ильмар…
Обо всем этом я думал, переодеваясь под пристальным взглядом Рууда. Вроде бы и не обыскивали меня, а теперь — все вещички спутнику знакомы. И деньги мои он видел, и мелочь всякую, вроде гребешка и карманного туалетного несессера. И пулевик.
— Стрелять умеешь? — спросил брат Рууд.
— Доводилось.
— Хорошо. Путь трудный.
Вот и все рассуждения. Вышли мы из кельи и двинулись по бесконечным коридорам. Конюшни были не при храме, к ним тянулся под площадью подземный туннель. Под большими городами все изрыто и тайными ходами, и катакомбами древними, и канализацией. А под Парижем, говорят, подземный город чуть ли не втрое больше верхнего, от Лувра до самого Урбиса.
— Брата Кастора вспоминаешь? — спросил вдруг Рууд.
Я промолчал.
— Мне неведомо, что такое важное в принце Маркусе, — сказал вдруг Рууд. — Но Преемник сказал, что сейчас он для веры — как фундамент для храма. Такие слова зря не говорят. Малый грех вера простит, большего бы не сотворить…
— Кровь проливать мне приходилось, брат Рууд, — ответил я. — Вот только малым грехом я это никогда не считал.
— И зря, брат. Вера не только на добре стоит, крови за нее немало пролито. Если невинен был брат Кастор — Сестра его милостью не оставит. А если прав я — значит, спас душу его от предательства.
Гладко все получается. Куда уж глаже. Я и не стал спорить.
Вышли мы наконец из туннеля — прямо в конюшни, к выезду крытому, где нас ждал экипаж. Крепкая
