— Я все сделаю, — сказал я. — Доведется попасть к пасынку Божьему — о твоем геройстве поведаю…
Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с безмерным удивлением:
— Как так может быть… я же паладин святой… должен подвиг совершить…
Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь, вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь, начинается небесная.
— Холодно… — жалобно сказал Рууд. — Тут… холод… брат!
В последнем порыве сил он попытался поднять руку:
— Я Слово знаю… слабое, но Слово… возьми, дарю…
— Говори, — я приник к лицу паладина. — Говори, брат! Говори!
— А….
Он попытался вдохнуть воздуха — и забился в конвульсиях.
— Да скажи, тебе ведь без надобности! — завопил я, тряся Рууда за плечи. — Говори!
Никому и ничего он уже не скажет. Ушел — вместе со своим Словом слабеньким, на котором что-то держал. Интересно — что?
Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один признака жизни не подавал. Тот, что раненый был, перед смертью из кармана тонкую шелковую удавку достал да и прополз по направлению ко мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.
Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил не хватает.
— Что же вы наделали, братья святые? — спросил я. На душе так гадко было — словно лучше бы погиб под дубинками. — Как же так — одному Богу служим, добра хотим, а ради того, чтобы мальчишку и каторжника убить — готовы против веры пойти?
Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья. Уговорили бы голову в петельку засунуть.
Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не было, а оставлять зверям на съедение — не по-людски. В карманах не рылся, в чужой карете тоже — лишь заглянул, проверил, что и там никого нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит, не позарюсь. Лишь немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех…
— Что же все это значит, а, Сестра? — вопрошал я, таская изувеченные тела. — Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?
Нет ответа. Нет. Холодно и темно.
Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была клетка с почтовыми голубями — их я тоже выпустил на волю.
Напослед коснулся руки брата Рууда и сказал:
— Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику. Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу — Сестру восславлю. Но голову под дубину не подставлю.
Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.
Сел я на лошадь — та тревожилась, да и седла не было, но мне прибилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:
— Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в хорошие руки пристрою. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?
Лошадь со мной не спорила. И я поехал сквозь ночь — прочь от того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.
Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или обнимутся и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят — и ждать примутся?
Может, и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать — только адские льды…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Галлия
Глава первая,
где я рассказываю про моря и океаны, а мне дают хороший совет.
Весь день жарило немилосердно, а к вечеру тучи дождевые наползли. Отшагав с рассвета сорок километров, чувствовал себя разбитым. И до города мне точно не успеть, значит, снова ночевать в чистом поле.
Три дня прошло, как погиб Рууд и прочие святые братья. На мне уже давно не было одежды священника — вместо того я щеголял в парадном костюме моряка, купленном за немалые деньги. Зато и Стража особо не приглядывалась, и народ смотрел по-доброму. Моряков державных все уважают. Лошадь я отпустил близ первого же городка, как обещал, и сейчас двигался по галлийским землям налегке, лишь иногда, если предлагали, подсаживаясь на попутные повозки и дилижансы.
Последний поселок я миновал часа два назад и возвращаться было глупо. Зато впереди, чуть в стороне от дороги, на берегу мелкой речушки, окруженный некошеными лугами, стоял аккуратный домик. Странный такой дом — вроде и не фермерский, но и на загородную виллу не похож. Словно пришел человек, купил землю да и поселился, ничего не делая, скотину не выращивая, виноградники не разводя.
Я свернул с дороги и двинулся к домику. Тропинка едва заметна — хорошо, если раз в неделю кто ходит. И в то же время жилище не похоже на заброшенное. На окнах занавески, цветочки, перед домом клумба. Маленькое строение рядом — вроде бы курятник — свежевыбелено. И в то же время — никакой ограды. Неужто здесь Стража такая свирепая, что народ ни воров, ни разбойников не боится?
— Убирайся!
Дверь скрипнула, чуть приотворившись, и в щель высунулся длинный медный ствол пулевика. Пулевик казался таким же древним, как и надтреснутый голос.
— Добрый день! — остановившись, произнес я. — Зачем на честного человека, слугу Дома, оружие наводишь?
— А кто тебя знает, честного слугу, — ворчливо отозвались из-за двери. — Может, ты душегуб, матросика придушил, одежду снял, а теперь у старика последнее хочешь отнять?
Старик, но глаза острые — разглядел, что штаны на мне флотские, рубашку-то я жгутом скрутил и на плечо закинул…
— Не душегуб я. И форма — моя, вот те столб!
— Все вы так говорите, — ответил недоверчиво хозяин, словно его за последнюю неделю убивали раз пять. — С какого судна?
— С «Сына Грома», — не задумываясь соврал я. — Старший матрос, Марсель меня зовут.
— А чего здесь делаешь?
— В Лион я иду, к своим. Вот хотел ночевать напроситься…
— Так я и думал, — мрачно ответил старик.
Я топтался перед дверью, жалея, что свернул сюда.
— Дождь сильный собирается?
— Сильный, — подтвердил я.
— Тогда иди в курятник. Выбери курицу, придуши и тащи сюда.
Ствол пулевика качнулся и скрылся. Хозяин так и не объявился.
— Какую курицу? — растерянно переспросил я.
— Пожирнее! — рявкнул дед с неожиданной силой.
