своей лекции от цифр к случайности и тому подобным вещам, он не заметил, как левая сторона графика загнулась книзу, и теперь линия, обозначавшая стоимость, шла вертикально, как трещина у меня в ванной. Я пробежал по ней глазами вверх и вниз, двигаясь по ее краям, следуя ее направлениям.
Увидев, что я на нее смотрю, Мэттью Янгер расправил ее.
— Нет! — воскликнул я.
— Простите, что вы?
— Было лучше, когда вы… Можно мне этот график?
— Конечно! — прогудел он в ответ. — Да, посмотрите как следует сами в свободное время. Я вам тут оставлю кое-какие инвестиционные профили, я их подготовил для вас на случай, если захотите диверсифи…
Его гудение утонуло в звуке сверления, донесшемся из открытого окна на третьем этаже. Мэттью Янгер протянул мне график, за ним — кипу бумаг, и я проводил его к выходу.
— Вы не могли бы посмотреть в словаре слово «speculation»? — попросил я Наза, когда мы в тот день ехали к стекольщику.
— Конечно.
Он вытащил свой мобильный и набрал сообщение. Ответ пришел через десять минут.
— Способность видеть, — зачитал Наз, — наблюдение за небесами, звездами и т. д.; обдумывание или глубокое изучение предмета, размышление, высказывание предположения; участие в торговых операциях. От лат. speculari — высматривать, наблюдать и specula — сторожевая башня. Первое упоминание…
— Сторожевая башня, — произнес я, — небеса — это мне нравится. Небеса лучше видно со сторожевой башни. Но там ты открыт.
— Да, пожалуй, — ответил Наз.
По дороге от стекольщика назад в мой дом мы сделали крюк, завернув ко мне в квартиру. Я все еще ночевал там, ожидая, пока будет готов мой дом, но времени там проводил очень мало: уезжал рано утром, возвращался поздно вечером, спал несколько часов и отправлялся обратно. В то утро я забыл там каталог облицовочных материалов и велел водителю заскочить туда, чтобы его забрать.
Когда мы туда приехали, у моей двери стоял, звоня в нее, Грег. Я заметил его, уже выйдя из машины — иначе можно было бы попросить водителя объехать вокруг квартала и завернуть обратно через пару минут. Грег обернулся и увидел меня; я очутился в ловушке.
— С ума сойти! — закричал Грег. — Ничего себе машина, мужик!
Я ничего не сказал. Машина была и вправду ничего — довольно длинная, с такими задними дверцами, открывающимися посередине. Однако дело тут было не в показухе — она вообще понадобилась мне только потому, что в мою «Фиесту» не поместились бы письменный стол с факсом. Как только все заработает как надо, я от нее избавлюсь и вернусь к «Фиесте».
Грег стоял на моем пороге, в нескольких футах от меня.
— Ну, что нового? — сказал он. — Ты мне уже шесть недель не звонил.
— Я… в общем, занят был.
— Чем это?
— Готовлюсь переехать в новый дом.
— Где?
— На другом конце Брикстона.
— На другом… конце… Брикстона, — повторил он.
— Да.
Так мы и стояли лицом друг к другу. Потом я сказал:
— Мне тут надо этот каталог забрать, а потом ехать на встречу.
Грег заглянул в машину позади меня, где сидел Наз.
— Ну да, конечно. Значит…
— Я тебе позвоню, — сказал я ему, проходя мимо него к себе в квартиру. — В конце этой недели. Или в начале следующей.
Звонить я ему не стал — ни на той неделе, ни на следующей, ни через одну. Мой проект был программой, а не хобби или побочной деятельностью — программой, которой я отдавался полностью, душой и телом. В рамках этой программы допускались определенные взаимоотношения между мной и моим персоналом. И только. Персоналом — не друзьями.
Вскоре после того дня наш основной офис переехал из Ковент-Гардена в Брикстон. К тому моменту наша деятельность была более или менее целиком сосредоточена там. Мы сняли верхний этаж современного сине-белого офисного здания в паре улиц от нас, сразу как свернешь с местного Бродвея. С виду оно было современным и официальным, в стиле некой прежней эпохи — вроде главного полицейского управления где-нибудь в Восточной Европе. Когда мы туда переехали, большинство окон закрывали криво опущенные металлические жалюзи, а по бокам торчали металлические трубки: воздуховоды, желобы для прачечных нужд, бог знает что. На крыше были теле- и радиоантенны. Наз основал там свой штаб и осуществлял руководство оттуда, в то время как я все больше и больше времени проводил непосредственно в моем доме, занимаясь мелкими делами с сотрудниками, которым были поручены отдельные части проекта.
Как я уже упоминал, по мере продвижения проекта все более и более важную роль в нем играла Энни. Мы с ней вместе бегали в поисках, скажем, подходящих щеток и тряпок для консьержкиного шкафа. Или доставали пепельницы для холла и решали, куда их поставить, а после обнаруживали, что их положение не согласуется с тем, как открываются двери, так что приходилось их снова передвигать. Главным нашим занятием стало определять совместимость. Взять, к примеру, рояль — его доставили и установили, но правильную степень звукопоглощения для стен той квартиры нам еще предстояло найти. Слишком большая, и я ничего не услышу; слишком малая, и звук будет недостаточно приглушенным — когда я впервые его вспомнил, он был слегка приглушен. Чтобы довести подобные вещи до совершенства, все должны были действовать синхронно: когда пианист начинал играть, сверлильщикам следовало перестать сверлить, долбильщикам — долбить, шлифовальщикам — шлифовать, и так далее.
— Ну как? — спрашивала меня Энни, стоя со мной в моей квартире и слушая музыку.
— Нормально, — отвечал я. — Только вот окно у него сейчас открыто или закрыто?
— У него окно открыто или закрыто? — повторяла Энни в переговорное устройство.
— Закрыто, — раздавалось в ответ.
— Закрыто, — повторяла она мне.
— А теперь велите им открыть его.
— А теперь откройте его, — повторяла она.
И так далее. Таким образом мы прокрутили несколько сцен. По ходу их многократно использовались переговорные устройства. Мобильные хороши были для связи один-к-одному, но теперь нам часто требовался режим один-ко-многим, а также многие-ко-многим. Так что я звонил Назу в его штаб, а Наз, пока говорил со мной, связывался по радио с тремя-четырьмя людьми; потом один из них связывался с Энни, а она связывалась с Назом по другому каналу, а он перезванивал мне; или же я звонил Энни, а она связывалась со своим помощником, или… в общем, понятно. К заключительной стадии у Энни в непосредственном подчинении было четверо ассистентов; их переговорные устройства были настроены на ее и только на ее частоту.
Офис Наза было видно с верхних этажей моего дома — и, разумеется, наоборот. У главного окна Наза мы установили подзорную трубу, очень мощную. Наз хотел использовать видеокамеры, но я сказал ему: нет — никаких камер мне не нужно. Я заставил их убрать ту, подвешенную над боковым входом у стадиона, у которой я стоял в день, когда впервые обнаружил здание. Единственным фотоаппаратом, который я разрешил держать на объекте, был «Поляроид» Энни. Она использовала его, чтобы фиксировать взаимные расположения предметов: что где находится по отношению к чему. Так выходило быстрее, чем с набросками или чертежами. И более точно. Если какая-нибудь вещь вставала у нас как раз куда надо, но потом ее приходилось передвигать, пока мы переносили через ее место что-нибудь еще, Энии щелкала «Поляроидом»; потом, когда мы эту вещь — неважно, что — хотели восстановить, то просто занимали положение, из которого она сделала снимок, и, стоя с фотографией в руке, давали людям указания
