— Нет. С Лестером, так оплошавшим с этой глупой выходкой, — нет.
— А если это не просто глупая выходка, ваше величество?
Королева вздохнула:
— Хорошо, добавьте стражи в церкви и коридорах. Но это все, на что я соглашусь.
— Вам лучше бы оставаться здесь, в ваших апартаментах.
— Нет! — Елизавета так яростно мотнула головой, что вылетели шпильки, только что вставленные в ее волосы. — Это Рождество, возможно, последнее для дорогой мисс Эшли, и я хочу доставить ей удовольствие, и без всяких неприятностей.
— Хорошо, ваше величество. — Бергли поклонился и ушел.
Леди стояли, недвижимы, пока королева снова не грохнула по туалетному столику, разметав драгоценности по полу.
— Что вы все стоите, разинув рот?! Нам пора быть в церкви. Достаньте золоченые рукава.
Наконец, ее облачили в прекрасное зеленое с золотым одеяние, а волосы убрали под золотую сеточку и ленту, украшенную драгоценностями; на плечи была накинута отороченная мехом мантия. Она протянула руку в перстнях за молитвенником, и Розамунда тут же подала его.
— Спасибо, леди Розамунда. Не пройдете ли со мной в церковь?
— Конечно, ваше величество, — ответила изумленная Розамунда. Предназначенное ей правилами место было в конце процессии — вместе с другими камеристками, но не могла же она возразить королеве. Она встала рядом с королевой, и они прошествовали из спальни через гостевой зал.
— Ты танцевала с этим неизвестным лордом Мисрулом прошлым вечером, не так ли?!
— Да, ваше величество. — Утром Розамунду подняли рано, чтобы об этом же мог ее спросить лорд Бергли. Добавить ей было нечего, и она боялась, как бы они не подумали, что она знает больше.
— Как полагаешь, кто он?!
— Не знаю, ваше величество. — То же она ответила лорду Бергли. Единственный ответ, который у нее имелся. — Он был в маске, а я при дворе недавно, мне трудно определить кого-то по тому, как он кривляется.
— Возможно, он и не придворный вовсе, — вздохнула королева. — Если увидишь что-нибудь еще, скажи мне сразу же.
— Непременно, ваше величество.
— Кстати, я уверена, ты знаешь вновь прибывшую ко двору миссис Сесилию Саттон.
— Ее семья живет недалеко от моей, ваше величество. Я ее знаю. Но немного.
— Она подала нам прошение, одно из дюжины, которым надо уделить внимание в эти праздники. Быть может, ты поговоришь с ней об этом и расскажешь мне о ее намерениях.
— Непременно, если ваше величество желает. — Она понятия не имела, какое прошение могла подать королеве Сесилия. Но если она поможет королеве, возможно, та в свою очередь поможет ей и Ричарду. Если этого она еще хочет…
У Розамунды не выходило из головы, как она минувшей ночью целовалась с Энтоном Густавсеном. Не только целовалась, а обвилась голыми ногами вокруг его бедер, чувствовала его губы на своей груди, чувствовала безрассудную готовность на все. Она хотела Энтона, хотела безумно, без всяких условий. Хотела его и сейчас.
Она не спала всю ночь, только притворялась, вслушиваясь в шепот других фрейлин. Но думать не могла ни о чем, только о нем, его поцелуях, его руках, ласкающих ее обнаженное тело. Думала обо всем, что она хотела, чтобы он сделал с нею, — об озорном, стыдном, восхитительном, о чем раньше она даже мечтать, не смела. От Ричарда она этого не хотела, что ее и тревожило. Она прибыла сюда, чтобы служить королеве, чтобы оправдаться перед своей семьей, а не для того, чтобы запутаться в больших неприятностях. Нет, она должна быть очень и очень осторожной. Щеки ее опять раскраснелись, и она проклинала свою бледную кожу. Она была самая настоящая изменница. Конечно, очень нехорошо так страстно думать о темноволосом шведе, о том, кого она только что встретила, если она поклялась перебороть своих родителей относительно Ричарда. Может, это романтические интриги двора настроили так ее мысли и чувства, повернули ее против самой себя, отвратили от планов на будущее с Ричардом. Конечно же, они! Надо поговорить с Сесилией, послушать, что нового дома.
Розамунда вошла в церковь, села на лавку за высокой спинкой королевского стула вместе с другими фрейлинами. Даже в церкви все шептались, обмениваясь слухами. Но при появлении королевы смолкли. Розамунда сложила руки на молитвеннике, лежащем на коленях, и сосредоточилась на росписи высоко над алтарем в восточной части собора. Но серый день приглушил кровавые и голубые сцены Распятия и Воскресения и не способствовал погружению в себя и отвлечению от земного. К тому же в шее и затылке закололо, будто кто-то пристально смотрел на нее. Она потерла шею, исподтишка посматривая через плечо: со своего места на галерее ей улыбался Энтон. Розамунда чуть не улыбнулась в ответ, но тут же твердо сжала губы и вернулась к своему молитвеннику. Она была так занята своими чувствами и мыслями об их поцелуях, о том, что это значит, что ей захотелось знать, что думает он. Был ли он так же взволнован тем, что произошло между ними? Или для него это — приятное времяпрепровождение, одно из многих? Она вспомнила всех леди, которые волочились за Энтоном, и испугалась, что превращается в одну из них.
Была еще причина держаться от него как можно дальше. Если бы она могла! Она снова стрельнула глазами на галерею, он все так же не спускал с нее глаз. Его черная бровь изогнулась дугой, как бы вопросительно. Но у нее не было ответа ни для него, ни для себя. Она снова повернулась и посмотрела на мистера Бакинриджа, одного из королевских священников, который сейчас взошел на кафедру.
— В этот благословенный день Рождества, — начал тот, — мы всегда должны размышлять о щедрых дарах Господних на грядущий год…
Дюжина сильных мужчин внесли в Грейтхолл рождественское полено для сочельника. Энтон с лордом Лэнгли нашли-таки подходящее, как подумала Розамунда, аплодируя им вместе с другими. Длинная и толстая, как потолочная балка, дубовая колода была украшена ветками и гирляндами, привязанными лентами. Ее положат в большой камин, где она будет гореть весь праздник до Двенадцатой ночи.
Розамунда смеялась, наблюдая, как колоду, показывая, проносят по всему залу. Она вспомнила Рождество в их замке: отец со своими людьми уходили, чтобы вернуться гордыми и принести самое большое, самое толстое рождественское полено из их леса. Мать, смеясь, протестовала, потому что оно было таким огромным, что даже не проходило через дверь, а все домашние пели, как светятся еще угольки от прошлогоднего Рождества.
Розамунду вдруг охватила холодная волна тоски по дому, печаль оттого, что она не, в своей семье, чтобы вместе радоваться празднику. Она почувствовала себя совсем одинокой посреди шумной толпы, плывущей по воле волн. Розамунда отошла ото всех, пока они возились с колодой, и потихоньку выскользнула в дверь, в коридор, где было чуть спокойнее. Здесь не было никого, кто мог бы видеть, как она побежала в ту галерею, которая выходит на реку. И никто не видел слез в ее глазах. Она их смахивала, торопясь по узкой лестнице. Глупо было плакать, чувствовать отсутствие того, чего в действительности не было. Когда-то ей казалось, что родители искренне заботятся о ней и ее счастье. Она завидовала их долгой совместной жизни, их довольству домом и представляла, что у нее будет так же. Нет, с Ричардом так же не будет.
Она остановилась у высокого окна, легла на узкий подоконник и посмотрела на реку. В галерее в этот день никого не было, все собрались в Грейтхолле. Длинная узкая галерея тянулась вдоль Темзы, и из нее открывался прекрасный вид на реку, на лодки и баржи, которые постоянно проплывали мимо. Но сейчас большая река замерзла, превратившись в серебряно-голубое полотно, искрящееся под слабым зимним солнцем. Посередине оставался только узенький ручеек с ледяной шугой. Но скоро и он замерзнет достаточно крепко, чтобы можно было ходить или ехать на коне, и, конечно же, достаточно крепко, чтобы кататься на коньках. Розамунде хотелось знать, на что это похоже, когда скользишь, будто по стеклу, вращаешься в холодном воздухе, а руки крепко держатся за руки Энтона. Она знала, что силы в его худощавом гибком теле достаточно, чтобы везти ее по льду. Он знает лед, но сможет ли он удержать ее от падений?
— Розамунда? — услышала она его голос, будто он вышел из ее видений. — Что-то случилось?! — тревожно спросил он.
Она обернулась и увидела его в конце галереи. Он был в прекрасном черном бархате с голубым
