экранизировать и «Футурологический конгресс», но, столкнувшись с финансовыми проблемами, потерял интерес к постановке. А лемовский сценарий «Слоеный пирог» был поставлен на чехословацком телевидении под названием «Насквозь».
Далее с большой степенью вероятности можно утверждать, что на польском телевидении были поставлены все четыре пьесы о профессоре Тарантоге. Однако пока удалось восстановить обрывочные данные только о двух — это телеспектакли «Странный гость профессора Тарантоги» и «Черная комната профессора Тарантоги»[2]. Кроме того, «Путешествия профессора Тарантоги» были экранизированы в Польше режиссером Мацеем Войтышко, в ГДР и ФРГ — там же был поставлен телеспектакль по. «Приемным часам профессора Тарантоги», но даты постановок выяснить не удалось, в отличие от гэдээровского телеспектакля «Профессор Тарантога и его странный гость» (1979).
Что еще осталось? Телеспектакль по «Насморку» в ФРГ (какие-либо данные отсутствуют), вялый шестисерийный телеспектакль по «Возвращению со звезд» на советском телевидении в 1990 году да мультфильм «Из дневника Йона Тихого. Путешествие в Интеропию» (1986). Дипломную работу режиссера- мультипликатора Геннадия Тищенко можно было бы посчитать удачей, если бы не одна-единственная деталь: в фильме
Но вся эта кинематографическая «мелочь» — чтобы не обижать режиссеров, я в данном случае имею в виду формат картин, а не художественный уровень — мгновенно забывается, как только речь заходит о «Солярисе» (1972) Андрея Тарковского.
Об этой картине написаны горы рецензий и обстоятельных статей, вокруг нее сломано немало полемических копий, и можно не сомневаться: у каждого читателя журнала «Если» наготове собственная оценка фильма Тарковского. Поэтому ограничусь лишь несколькими принципиальными, на мой взгляд, моментами, каждый из которых по праву заслуживает отдельной статьи.
Мне уже досталось от читателей журнала за попытки «бросить тень», «походя задеть» и вообще обидеть великого режиссера, гения отечественного кино. Действительно, в обзорах, посвященных экранизациям Стругацких (см. «Если», № 4, 1999 г.) и «искусственному интеллекту в кино» (№ 4, 2000 г.), я высказывался в том духе, что Тарковский — конечно, гений кино, великий художник-визионер, но научной фантастике, вообще
Все перечисленное в изобилии присутствует и в произведениях Станислава Лема, который в большей степени, чем кто-либо из коллег, может претендовать на звание мастера интеллектуальной прозы. В частности, и роман «Солярис» — это не только перипетии почти детективных событий на космической станции и не только копание в человеческом подсознании. Это еще и размышления о природе «ждущего нас среди звезд Неведомого». И об интеллектуальном вызове, который оно бросает человечеству. И о нетривиальных вариантах космического божества — вроде бога-младенца, не ведающего, что творит; или бога безмерно одинокого…
Фильм Тарковского, повторяю, великолепен в своей визуальной составляющей — достаточно вспомнить отдельные сцены, вроде фантастического проезда по дорожным развязкам вполне реальной Осаки или парящих в невесомости под хоральную прелюдию Баха Криса и Хари! Но в части содержательной фильм Тарковского — о чем угодно, только не о том, о чем писал Лем.
Ну, положим, о тех самых нескольких страницах с рассуждениями об Океане-боге в начале 70-х Андрей Тарковский мог и не подозревать — как не подозревали и все мы, до которых первый полный перевод романа дошел, если память не изменяет, только в 1975-м. Но зачем вообще было глубоко верующему художнику, погруженному в земные, абсолютно реальные и осязаемые материи, браться за дерзкое «построение ума» неверующего, агностика, интеллектуала-иконоборца? К тому же озабоченного перспективами будущей космической экспансии человечества, во время которой порядком возомнившие о себе люди могут невзначай получить такой жестокий нравственный «шлепок» от гипотетических братьев по разуму, что в конце придут к грустному осознанию: «не прошло еще время ужасных чудес»…
Конечно, при желании можно и «Гамлета» снять как ницшеанскую проповедь «реальной политики», как нравственное оправдание Клавдия, который вместо того, чтобы предаваться интеллигентскому нытью, «делал конкретное дело», укреплял государственность, и все такое прочее…
Я уж не касаюсь совсем болезненной темы «земного пролога», дописанного сценаристом Фридрихом Горенштейном под сильным давлением начальства из Госкино, которое с самого начала работы над фильмом жестко постановило: ясно обозначить, какая общественная формация к описываемым временам победила на Земле (мне об этом рассказывал один из участников обсуждения сценарной заявки в Госкино). К счастью, сценаристу и режиссеру удалось «увернуться» от ответа на четко поставленный вопрос: если бы прогнулись, уступили давлению — провал был бы неминуем. Но все же растянутый «земной» пролог, а также отдельные дописанные или вырванные из контекста романа диалоги на станции, я думаю, самому Лему не смогли бы присниться и во сне.
Последнее не значит, что Тарковский в каком-либо смысле «не дорос» до Лема. Как, впрочем, не означает и какого-то морального превосходства воспарившего «в духе» художника над холодным, рациональным мыслителем. Просто оба, при всей своей равновеликости, оказались невероятно чужды друг другу — совсем как человечество и Океан.
И в этом смысле фильм «Солярис» частично подтвердил то, о чем писал Лем. Кажущаяся такой простой мысль: «человеку не нужен космос, человеку нужен человек» (она стала кульминацией фильма Тарковского), — на самом деле не так очевидна. И два человека, даже равных по таланту, порой не в состоянии установить контакт между собой. Чтобы осознать это, нужно попытаться выйти за пределы земного опыта — хотя бы и в космос…
Впрочем, как ни относись к экранизации «Соляриса», нельзя не признать: на сегодняшний день картина Тарковского остается самой серьезной и художественно-значимой попыткой перенести творчество польского писателя на экран. А поскольку изначальным (хотя, может, и подсознательным) намерением режиссера было создание чего-то прямо противоположного написанному, то попытка не могла выйти непротиворечивой.
После «Соляриса», согласно моим данным, были сняты всего три полнометражные картины по произведениям или оригинальным сценариям Лема.
Первая — это «Веселая деревня» (1978), более чем вольная экранизация одного из самых странных — но, с другой стороны, и самых «киногеничных» — лемовских романов, «Следствие» (1959). Правда, насколько можно судить по рецензиям, постановщики снова решили не загружать зрителя лемовской философией, а ограничились лежащим на поверхности сюжетным ходом: оживающие покойники — чем не образцовая завязка для очередного «ужастика»! В романе детективная завязка приводила к нетривиальным, на грани безумия, философским гипотезам-объяснениям; а в фильме нужда в таковых отсутствует. Хоррор он и есть хоррор — иррационален по определению.
Наконец, два последних фильма — нидерландский «Жертва мозга» (1988) и западногерманский «Марианская впадина» (1994) — представляют собой одни загадки. Все попытки получить хоть минимальную информацию о сюжетах обеих картин ни к чему не привели: удалось выяснить только имена режиссеров, исполнителей ведущих ролей, а также годы выпуска.
Есть косвенные предположения насчет того, что «Жертва мозга» — это вольная экранизация одного из последних романов Лема, «Мир на Земле», впервые вышедшего в 1986 году в ФРГ на немецком языке. Что касается другой картины, то известно о ней буквально следующее (цитирую аннотацию в одном из интернет-сайтов): «фильм по оригинальному сценарию, написанному Станиславом Лемом и Матиасом Динтером, развивает идеи Дугласа Хофштедтера».
С последней названной фигурой как раз все ясно. Американский математик, физик и лингвист,
