— Дадут? — переспросил профессор. — А куда же они денутся? Это деньги! Вы что, не знаете, что такое деньги? — Все более возбуждаясь, хозяин дома одной рукой дергал Дужкина за рукав, а другой тыкал ему пальцем в живот. — Вы откуда свалились? Деньги — это такие бумажки, на которые можно купить все, вплоть до сахара и молока. Может, у вас люди обходятся без денег? Или вы там у себя меняете гайки на штаны, штаны на лопаты, а лопаты на хлеб? — Профессор отпустил Сашу и пожал плечами. — Ладно, ступайте в лавку. Уже восемь, а мы еще не завтракали.
— Значит, можно напечатать, сколько хочешь? — все еще не веря в такую замечательную возможность, спросил Дужкин.
— Печатайте на здоровье, — удивленно ответил хозяин дома. — Все равно больше положенного не истратите.
Последние слова Саша или не понял, или пропустил мимо ушей.
Его охватило какое-то молодецкое удальство, и он, глядя влюбленными глазами на неказистые зеленые бумажки, вдруг вспомнил джинна. Впервые за все это время Дужкин подумал о старичке без кровожадности и даже без неприязни.
Профессор, чрезвычайно довольный приобретением удобного жильца и возможностью лишний раз поболтать, не выходя из дома, снисходительно улыбался и отвечал на все вопросы. Завтракали они не торопясь, беседовали с большими паузами, и за все время, пока они насыщались, разговор шел только вокруг денег.
— Такую машинку можно купить в любой лавчонке, — разрезая яблоко, сказал хозяин дома. — Закажете себе рисунок или сами нацарапаете на бумаге какую-нибудь ерунду. Только зачем она вам, Алек? Пользуйтесь моей.
— А на ваши деньги можно купить машинку? — опустив взгляд, мягко спросил Дужкин. Ему непременно хотелось иметь свою, и в промежутках между фразами он уже мысленно набросал, как будут выглядеть деньги с его изображением в вертикальном овале.
— Конечно, — ответил профессор.
— Значит, я могу купить всю лавку? Напечатать побольше денег и купить.
— Можете, — жуя яблоко, кивнул хозяин дома. — Но владелец лавки тут же купит ее обратно.
— А я не продам, — сказал Саша, налегая грудью на стол.
— Ну так и он может не продать.
— Странно, — озабоченно проговорил Дужкин.
— Налейте мне, пожалуйста, еще чаю и сделайте бутерброд, — попросил профессор.
Разливая чай, Саша напряженно размышлял. Он пытался грамотно сформулировать вопрос, который вертелся у него на языке, но никак не желал облекаться в слова. Что-то настораживало Дужкина в этой простой системе. Она казалась ему очень знакомой, но Саша не мог вспомнить, чем.
— Значит, лавочник сам может напечатать сколько угодно денег? — принявшись за изготовление бутербродов, спросил Дужкин.
— Хоть целый вагон, — подтвердил хозяин дома. — А зачем? Куда их девать? Разве мало их печатают?
— Зачем же он отдает продукты за эти бумажки?
— Но ведь он торговец, лавочник, — ответил профессор. — Стало быть, должен торговать. Один мудрый человек когда-то сказал: «Я мыслю, следовательно, существую». Но каждый существует по-разному. И в интерпретации лавочника это изречение должно звучать так: «Я торгую, следовательно, существую». Улавливаете?
На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Слышно было лишь прихлебывание да тиканье настенных часов.
— А вор? — неожиданно поинтересовался Саша.
— А вор должен воровать, — правильно понял его хозяин дома.
— И убийца?
— И убийца, — кивнул профессор и удовлетворенно крякнул.
Следующая пауза была вынужденной, потому что Дужкин наконец сделал два бутерброда. Когда же челюсти у обоих освободились, Саша лукаво улыбнулся и спросил:
— А таксисты?
— И таксисты, — терпеливо продолжал хозяин дома. — Скучно сидеть дома, вот и разъезжают. Все какие-никакие знакомства, разговоры. Это называется — усыпить чувство одиночества, молодой человек. Людям мало свежего воздуха у раскрытого окна. Хотя домоседы, конечно, сидят дома, так сказать, по призванию. В общем, здесь каждый делает то, к чему у него лежит душа. Кто хочет растить хлеб — растит хлеб. Есть даже желающие считаться сумасшедшими. Считаются. У каждого свое дело. Попадаются, правда, такие, которые за все хватаются и ничего толком не доводят до конца. Так они ничем не хуже убийц. Конституция у них такая.
— А деньги печатают многие? — упорно добивал тему Дужкин.
— Нет, — ответил профессор. — Первое время печатали все, кому не лень. Не успевали сжигать. А потом попривыкли.
— А когда это было, первое время? — заинтересовался Саша.
— Вы еще будете чай, Алек? — спросил хозяин дома и, не дожидаясь ответа, начал убирать продукты.
— Нет, — ответил Дужкин. Сбитый с мысли, он вдруг вспомнил шутку, которую придумал в самом начале завтрака, но пока не имел возможности вставить в разговор. — Значит, я теперь смогу платить вам за жилье?
— Пожалуйста, — равнодушно ответил профессор. — Но обязанности ваши останутся при вас. Если хотите, я буду платить вам жалованье за работу. Не стесняйтесь, называйте любую сумму. А не хотите, печатайте сами, я не возражаю.
Саша болтался по пустынному городу с полными карманами денег и откровенно скучал. Он очень скоро убедился, что потратить даже целое состояние здесь не так просто. Увеселительные заведения пока что были закрыты, на стеклянных дверях магазинов висели таблички: «Учет» или «Переучет», киоски стояли темные и безжизненные, будто все киоскеры одновременно объявили забастовку. Правда, погода выдалась, как на заказ. Прохладный ветерок, словно преданный пес, следовал за Дужкиным по пятам и обслуживал Сашу даже в тех местах, где, казалось бы, никакого движения воздуха не должно быть. Ультрафиолетовые лучи, на первый взгляд, выглядели совершенно прозрачными и только над раскаленным асфальтом сгущались до состояния киселя.
Первое знакомство с городом не принесло Дужкину ничего, кроме унылого разочарования. Городишко был так себе. В архитектурных стилях Саша не разбирался, поэтому все эти вычурные дома, готические соборы, мечети с игловидными минаретами его не интересовали. Улицы здесь чаще попадались кривые и горбатые, бульвары были ухоженные и тенистые. Все это Дужкин мог увидеть и в Москве.
Немногочисленные автомобили как-то лениво и бесцельно катались по улицам и переулкам. Изредка к Саше сзади неслышно подъезжала какая-нибудь обшарпанная машина, и водитель услужливо распахивал перед ним дверцу. Но Дужкин не знал, куда ехать, к тому же ему не хотелось забираться в раскаленный на солнце автомобиль.
Неожиданно из бокового проезда на него выскочил человек. Саша сразу узнал его. Это был тот самый взъерошенный, неопрятный крикун, который призывал все прогрессивное население города уничтожить это гнездо разврата.
— Новичок? — Лохматый кликуша нещадно косил, и Дужкину не сразу удалось поймать его взгляд.
— Да, — несколько растерявшись, ответил он.
— Еще один идиот попался! — заламывая руки, в отчаянии воскликнул крикун. — Здесь все фальшивое! Все, что ты здесь видишь! Эти людишки, с которыми ты общаешься — все это творения дьявола! Разве ты еще не понял?
— Не знаю, я нездешний, — осторожно ответил Саша.
