Согомак нашел только благодаря внимательному осмотру местности. А ведь с момента гибели там минуло чуть ли не полтора десятка сезонов! И все равно отыскал…
Согомак застыл на месте. Прямо перед ним алела закоростевшая лужица. В центре лужи красовалась потемневшая ступня — еще одна часть тела неосторожного тарака. Увы, догадка оказалась верной. В окрестностях Пашни действительно промышляла команда каннибалов.
Легкий звон наплыл справа, и Согомак невольно пригнул голову. Но звон летел ровно, не суля неприятностей. То ли парил над землей далекий птерон, то ли выискивали добычу летучие мороки. Ни те, ни другие серьезной угрозы для племени тараков не представляли, и все же, задерживаясь здесь, Согомак здорово рисковал. Не столько собой, сколько теми, что остались в лачуге Умника. Как ни крути, а от Пещер они отошли уже на приличное расстояние. Пропади он сейчас без вести, и легко может статься, что назад к Пещерам никто из них не выберется.
Порывистым движением Согомак забросил найденную котомку через плечо, знакомой дорогой поспешил обратно. Лощину пересек с той же головокружительной скоростью и только за скальной грядой позволил себе отдышаться. Тактика была проверенной. Даже самый стремительный Вихрь не угонится за бегущим тараком. Главное — не медлить и не стоять на месте. Вихрь, если ему позволить, вмажет так, что мокрого места не останется. Разнесет в кровавые брызги, как того бедолагу.
Передохнув, Согомак стряхнул пытающегося присосаться к пояснице клеща и ровной трусцой спустился в низину. Стоило ему одолеть последний поворот, как он различил голоса своих спутников.
— …Смешно! Всю жизнь болтаем об одном и том же! Конец света, конец света… Да вы, родные мои, с началом определитесь, а потом уже о конце толкуйте!
— Ну, начало, положим, далеко. Пойди проверь, как оно там все начиналось. А вот конец близехонько.
— Это наш с вами конец близехонько, а жизнь никуда не денется! Как течет, так и будет течь. Я ведь не просто так из Пещер ушел! В этих местах, может, и солонее жить, зато тише. И разум в тишине обостряется, и размышлениям предаваться любо-дорого.
— Смешной ты, Умник! Над чем размышлять-то?
— Поразмышлять, милые мои, всегда есть над чем. Только для этого тишина потребна. Пустота — лучшая ловушка для мыслей. Попробуй влей что-нибудь в бутыль, полную браги. Все тут же обратно пойдет. Так и мы с вами. Сказать честно, вы ведь там в своих норах не живете, а только время убиваете. Даже поговорить толком не знаете о чем. Одними сплетнями и проживаете.
— А ты знаешь, про что говорить?
— Конечно, знаю. У меня, милок, тело легкое, а голова ясная. Я о Пространстве думаю, о жизни, обо всех нас. Старикам всегда есть, о чем призадуматься. Это наше главное достояние, так сказать, последняя ступень развития. А в ваших поселениях, извини меня, жизнь давно скисла. Что старики, что молодежь — все только о печеностях с ямусом и думаете.
Согомак неслышно вошел в хижину, приблизившись к товарищам, присел рядом. Разглагольствовал, разумеется, Умник. Нервно теребя усищи, часто и не к месту размахивал руками. Рад, наверное, был, что обрел слушателей. Ясная голова — дело хорошее, однако и такой головушкой перед кем-то надо блеснуть. А этому отшельнику в последнее время только со стенами и приходилось беседовать — и то шепотом да вполголоса, чтобы не привлекать внимание Вихрей.
Кревет, самый молодой и любознательный из участников похода, собрал лоб в задумчивую гармошку.
— Ну, положим, про нас я спорить не буду, действительно скисаем. Но мир-то все равно не объять. Ни разумом, ни взглядом. Тогда к чему все твои размышления?
— То есть — как это не объять?
— Известно — как. Если Вселенная расширяется, да еще со скоростью камнепада, как же за ней угонишься?
— Ученых сказок наслушались? — Умник фыркнул. — Знаю, помню. Эффект расползающейся паутины, разбегающихся волн и так далее.
— Разве не так?
— А вот ты поживи с мое, дождись, когда усы от старости пожелтеют, да здесь сотенку-другую сезонов понаблюдай за Пространством — тогда и поймешь, что к чему. — Умник сердито пошевелил челюстями, отчего усы его еще больше встопорщились. Сморщенное лицо рассказчика стало откровенно страшным, но этого никто не заметил.
— Так вот, мой дорогой, знаменитый эффект паутины, конечно, любопытен сам по себе, однако, по моему глубокому убеждению, связан прежде всего не с пространством, а с возрастом живущих.
— С возрастом?
— Именно с ним. Все та же пресловутая относительность. Трактуйте Пустоту шире, ребятки! Не замыкайтесь на одной только скорости, и мир сразу станет проще и яснее. Время действительно увязано с Пространством — что верно, то верно, однако последнее теснейшим образом взаимодействует с нашим внутренним мироощущением. — Выдав столь замысловатый перл, Умник с видом превосходства оглядел собравшихся. — Да, дорогие мои! Пока мы взрослеем, Вселенная представляется нам огромной и разбегающейся, но как только наступает старость, приходит осмысление истины, реальные границы мира подступают вплотную, и начинаешь отчетливо видеть, что мир мал и кубичен. Нет в нем ни простора, ни плоскостей, ни устойчивых шаровых образований.
— Что же тогда есть?
— А есть лишь повсеместно сжимаемые кубические пространства. Песчинки времени осыпаются, тускнеют тела — и с каждым годом наш мир становится теснее. — Умник постучал себя по голове. — Сначала здесь, а потом и вокруг. Мы сами его сжимаем, понимаете? Каждый по отдельности, и все вместе. И кстати сказать — весь наш чертов прогресс способствует тому же самому.
— Я слышал, — вмешался Согомак, — старики рассказывали, что раньше жили в мирах просторных, многоуровневых. Встречались даже такие, что в несколько переходов невозможно было одолеть. То есть правда ли нет, не знаю, но старикам принято верить.
— Вот! — Умник торжествующе указал на Согомака. — То самое, о чем мы и говорим. Повсеместное и необратимое сжатие Вселенной! Это раньше были усадьбы, сейчас — все больше приусадебные участки. Замечаете нюанс? Участки по-прежнему зовутся ПРИусадебными, хотя усадеб, как таковых, давно нет. Вместо дорог — подорожники, вместо построек — пристрои. — Умник мелко захихикал. — Вы и Вихрь не в состоянии увидеть, потому что смотрите не туда.
— Как это не туда?
— А вот так. Если воспринимать Вихрь, как нечто абстрактное и конечное, то увидеть его действительно невозможно. Но если в момент приближения Вихря попытаться увидеть его целиком, понимаете? Попытаться вобрать в себя весь окружающий мир, то искомое зрение к вам обязательно придет. Ненадолго, но придет.
— А ты сам-то его видел?
Голова Умника умудренно качнулась.
— Не видел бы — не говорил.
— И что же он собой представляет?
— А вот об этом рассказывать бесполезно. Во-первых, все равно не поверите, а во-вторых, какой в этом смысл? Это вам ровным счетом ничего не даст. И еще раз повторяю: увидеть его может каждый. Если очень захочет.
— Говорят, его видят в самый последний миг. Уже перед смертью.
— Не знаю, не знаю… Я его лицезрел неоднократно и, как видите, по сию пору жив. Что, кстати, лишний раз подтверждает теорию о сжатии мира. Мы сжимаем его здесь, — Умник снова постучал себя по голове, — и стоит нам чуточку освободиться от прежних догм, как мы тут же начинаем видеть неизмеримо большее. Впрочем, увы, таракам это не слишком нужно. А потому никуда не денемся, еще немного — и сожмемся все в одну деревушку, в один островок.
— Почему же у ганийцев все наоборот? — возмутилась Беана, единственная среди участников похода особа женского пола. — Мы, выходит, сжимаемся, а у них и территорий все больше, и народ крупнеет.
