редкие стоны.
Толтектекутли стоял посредине просторного, ярко освещенного помещения. Огоньки мигали, гасли и загорались вновь, мешая смотреть, что, возможно, было к лучшему.
Место показалось мне уродливой пародией на выставочный зал Магистра Смерти. По комнате были разбросаны каменные столы, на которых лежали покрытые простынями фигуры. Толтектекутли стоял спиной ко мне, наклонившись над одним из столов. Он манипулировал над тем, что там лежало, и это что-то стонало так, словно его свежевали заживо. Когда он выпрямился, я заметил: существо на столе по- прежнему сохранило кожу, по крайней мере, от талии и выше. Жрец направился к двери в дальнем конце комнаты, повернул ключ, вошел, и я услышал, как щелкнул замок. Я оставался на месте, настороженно прислушиваясь. Ни звука, даже со стороны столов. Ничто не тревожило сырой застоявшийся воздух. Зато в нем стоял запах. Сильный запах текилы.
Я осторожно шагнул в комнату и приблизился к столу, где жрец оставил свою подопечную — женщину, молодую, с полными, но еще не начавшими отвисать грудями. Должно быть, когда-то она была хорошенькой, но страдания убили красоту.
— Четыре Цветка? — прошептал я.
Она обратила на меня затуманенный наркотиками взгляд. В глазах, беспомощных, как у раненого животного, не отражалось ничего. Ни надежды, ни мольбы.
И тут я увидел, почему. От грудины до паха зияла открытая рана. Кожа казалась розовой и здоровой, без признаков воспаления, но края раны были раздвинуты на ширину ладони, и живот выпирал, словно вздутый.
Я сделал еще два шага и увидел: в ране что-то лежало… серое… круглое… в сетке трещин, как у дыни. Я не обладал опытом Четыре Орла и не был медиком, но и без этого можно было сказать: этой штуке не место в женском животе. Вытянув шею, я заметил, что размером эта «дыня» в два раза больше крупного гусиного яйца.
Яйца?!
Все сошлось. Словно осколки разбитой обсидиановой бабочки склеились сами собой, и существо улетело.
Известно, что есть жрецы-хирурги, специалисты, которые могут вскрыть человека, не убив его, чтобы изгнать болезнь из тела. Для этого используются тончайшие обсидиановые лезвия, принимаются все меры предосторожности, чтобы не повредить внутренности, а потом, после того как пораженный участок поливается чистейшей текилой двойной перегонки, кожа и плоть тщательно сшиваются. Большинство подобных пациентов даже выздоравливают.
Толтектекутли хотел слить воедино хуэтлакоатля и человека. Есть ли лучший для этого способ, чем сделать женское тело инкубатором для выведения детенышей хуэтлакоатля?
За спиной раздался грохот, словно что-то разбилось о камни. Развернувшись, я оказался лицом к лицу с Толтектекутли. В тусклом свечении ламп, озарявших его снизу, он как нельзя больше походил на мстительного духа, сошедшего с храмовой фрески. К тому же высота духа была не менее десяти футов.
— Добрый вечер, — учтиво приветствовал я, чтобы отвлечь его, пока буду соображать, что лучше: вступить с ним в бой или просто удрать.
Если глаза у жреца были косыми, то слух оказался в полном порядке.
— Тебе нечего тут делать, Два Кролика.
— Совершенно с вами согласен. Поэтому и удаляюсь, — дружелюбно заметил я.
— Твоя роль — неведение! Я же велел тебе играть именно ее во время великих перемен!
— Неведение — слишком большая роскошь, — возразил я, боком продвигаясь к двери, — особенно для такой ничтожной твари, как я.
Он бешено зарычал и рванулся вперед, преградив мне дорогу. Не успел я опомниться, как он одним гибким движением выхватил боевую дубину, усаженную осколками обсидиана, и попытался нанести мне бешеный удар в голову. Я едва успел увернуться и отбить нападение мечом. Сила атаки отбросила мою руку наверх, ко лбу, и едва не выбила оружие. Но зато дубина отлетела от стального лезвия, я остался невредим и нацелился ему в грудь, однако толстяк легко отскочил и поднял макуахатль, готовясь нанести смертельный удар. Но и этот маневр оказался бесполезным. Я отступил, он продолжал надвигаться на меня, размахивая дубиной налево и направо. Чертова штука оказалась тяжелой, и защищаться становилось все труднее, а обсидиановые лезвия могли располосовать меня так же легко, как отточенная сталь. Несмотря на возраст, жрец был силен, словно бык, и проворен, словно подросток. Я же не мог похвастаться ни тем, ни другим, и мне приходилось худо.
Я попытался обойти его слева, но он развернулся на носках, прежде чем я успел что-то предпринять. Он снова нацелился мне в голову. Я поднял меч, но он быстрым поворотом запястья опустил дубину мне на ноги. Я отпрыгнул, но кончик лезвия успел задеть голени, оставив яркие кровяные полосы.
Я попытался укрыться за каменным столом и едва успел отскочить, ощутив легкий ветерок, как макуахатль просвистел мимо лица. Несчастная, лежавшая на столе, тупо уставилась на меня полными боли глазами.
Я в отчаянии сорвал плащ, швырнул противнику в лицо, надеясь ослепить, и одновременно набросился на него. И промахнулся. Зато его рефлекторное обратное движение оказалось более успешным. Дубина опустилась на мое правое плечо и вырвала кусок мяса. Рука мгновенно онемела. Предвидя близкую победу, он с торжеством устремился вперед и поднял дубину для последнего удара. Однако я перебросил меч в левую руку и продолжал обороняться. На этот раз жрец вытаращил глаза и отступил.
— Хуитцилопочли, — хрипло прошептал он. — Леворукий бог Колибри!
Не знаю, что творилось в его одержимом богами, пораженном безумием мозгу, но, очевидно, я привел в действие какой-то странный механизм и поэтому постарался безжалостно использовать свое неожиданное преимущество, действуя быстро и решительно, прежде чем он придет в себя.
Он отбил удар, но как-то неуклюже: сражаться с левшой почти невозможно, особенно, если ты правша. Приходится выполнять кое-какие приемы в обратном направлении. Очень немногие аристократы учатся этому искусству, поскольку леворукость, как считается, приносит несчастье. Но наемники дядюшки Тлалока более практичны в подобных вещах.
Тут я вспомнил еще об одном различии между макуахатлем и мечом: я сделал вид, будто целюсь в брюхо противника, что заставило его подставить дубину под лезвие. Но вместо того, чтобы размахнуться, поставил меч почти вертикально и снова ударил в живот. Я почувствовал мгновенное сопротивление, когда острие пронзило пояс из кожи ящерицы и легко, плавно вошло в кишки. Жрец пошатнулся, отлетел к столу и разинул рот в безмолвном вопле. Я навалился на рукоять меча всей тяжестью тела, втискивая лезвие глубже, пока оно не пробило желудок и не скрежетнуло о кость грудины. Губы Толтектекутли шевелились, глаза вылезали из орбит, на пектораль крученого золота с изображением бога Кетцалькоатля хлынула кровь. Я отстранился, оставив меч в теле врага, и он мешком рухнул на пол.
Пришлось прислониться к стене: ноги не держали. Из порезов на голенях сочились алые капли, плечо по-прежнему чертовски болело, ручьи крови сползали по груди. Левое запястье ныло, словно я его вывихнул. Короче говоря, вид у меня был, как у жертвы крайне неопытного жреца, не сумевшего как следует разделать подношение богам. Зато я остался жив и, окажись на месте самого Императора, вряд ли чувствовал бы себя лучше.
— Прекрасная работа, молодой господин, — донесся от двери слишком знакомый голос. — Прекрасная работа.
В комнату, спотыкаясь, ввалился Четыре Орла в сопровождении полудюжины верзил с могучими плечами и жесткими взглядами.
— Насколько я понял, вы отыскали пропажу.
Я показал на неподвижные фигуры на столах.
— Вон там. По одному в каждом.
Старик нагнулся над ближайшим столом и исследовал содержимое женского чрева.
— Ну да. Оригинально и, возможно, теологически безупречно, с точки зрения Толтектекутли, разумеется.
— Что вы с ними сделаете?
По чести говоря, последнее мне было довольно-таки безразлично.
