Дыша духами и туманами

10

Ленивые дни.

У разъездной давки на берегу Евсеич расхваливал товар, мужики покуривали в ладонь, одергивали баб, переглядывались. Местный татарин с черной шевелюрой, раскинувшейся над его головой, как зонтик, пытался что-то опротестовать, его не слушали. Матросы, поругиваясь, катали бочки с моченой брусникой, приказчики оттирали запачканные смолой Руки. Вдоль берега тянулся тальник, за ним сразу – зубчатой стеной – сизые ели. Ветерок, заплутавшись в протоках, задирал воду, как подол, гнал рябь к теплоходу.

Меня впервые пригласили на обед к брату Харитону.

Месяц меня никто не замечал и вдруг – обед. Думаю, что это Евелина придумала.

Почему-то я ждал от Святого страстей, наставлений, укоризны, но он был погружен в размышления. Даже черная бабочка усов замерла. Невнимательно цеплял гриб, ловил ложечкой моченую бруснику. В глазах – пепел, как в перегоревшем костре. От Евелины я уже знал, что в юности Харитон Пестов увлекался поэзией, издал две книжки, подумывал о Союзе писателей. Но в одну морозную ночь, находясь в чужом городе на творческом семинаре, в промерзшем гостиничном окне увидел звездное небо.

Вдруг ударило по сердцу: не так живу!

Что на столе? Бездарные рукописи, недопитая бутылка.

Коля Калесник, прозаик, приятель по ремеслу, бормотал невнятно. Где гниет седеющая ива… где был и нынче высох ручеек… девочка на краю обрыва… плачет… свивая венок… Губы обслюнявлены, закуска закончилась. Звезды помаргивают, изливают бездну энергии. Не одни мы! Вот точно, не одни! Но как дозваться, как крикнуть в ответ: «Здесь мы!» Даже Коля почувствовал важность момента. «Вызовем, – спросил, – проституток?»

Подчиняясь нахлынувшей на него волне, Харитон ухватил первую попавшую под руку рукопись, разорвал вчетверо, обрывки запустил под потолок. Чужие ничтожные мысли, чужие ничтожные слова, навязанные определенными силами. Термин неожиданно всплыл в сознании. Раньше Харитон так никогда не думал. На фоне разрисованного морозом окна происходящее показалось значительным. Морозные кристаллы складывались на оконном стекле в какое-то волшебное дерево, колючее, покрытое шишечками, мерцающей кристаллической хвоей. Это святая… Или безумная… Еще одна рукопись полетела в потолок. Спасти, спасти… Люстра сквозь обрывки бумаг светилась, как сквозь метель.

– А что мы скажем на семинаре? – вдруг спохватился Коля.

Харитон не ответил. Ответ не имел значения. Но Коля так это и понял:

– Значит, вызовем?

Они спустились в холл. Ночной дежурный прекрасно понимал страсти, колеблющие этот вечно мыслящий тростник. Искомые девицы появились. Их было две. Наглые, маленькие, как овечки. Продрогшие, кинулись к Харитону и Коле, стали прятать озябшие руки под их одеждами, жаловаться на сибирские холода. Девушки без образования ищут работу по специальности. Дежурный смотрел завистливо.

– Ой, а зачем на холод?

Пугались девицы не зря. Улицу мороз прокалил где-то до сорока. Сквозь густой морозный туман еле просвечивали огни коммерческих киосков.

«Пластиковые мешки у вас есть?» – спросил Харитон.

«Для покойников?» – в тот год в продаже было все.

«Давай. Годятся».

Девицы переглянулись.

Поблеивая, как овечки, приволокли купленное в номер.

Там их поразил толстый ровный слой драной бумаги на полу. Решили, что завалят их сейчас на эти бумажные сугробы, заставят шуршать непристойно. Но Харитон и Коля, ничего не объясняя, кинулись набивать бумагами мешки. Девицы помогали. Готовы были и на мешках, но Харитон опять выпроводил их на мороз. Дежурный жутко обалдел, увидев проституток с пластиковыми мешками на плечах. «Это что же такое делается?» Пришлось сунуть зеленую купюру. Через минуту девицы вернулись в номер. Одежду сбросили еще в коридоре, чтобы не бегать к мусорным ящикам.

Не подходи к обрыву, к краю… Хочешь убить меня, хочешь любить?..

Загнав девиц в постель, Харитон бросил им бутылку коньяка, а сам по-турецки устроился на диване, уставился в волшебно переливающееся стекло. Коля задержался в холле, отпаивал дежурного коньяком. Кристаллическое дерево на оконном стекле выросло. Оно искрилось, переливалось всеми цветами радуги. Вот чистая энергия, способная противостоять определенным силам. Свет звезд вымывает из сознания чужие программы. Мировые пространства показались Харитону преодолимыми, надо только найти настоящее волшебное дерево, принимающее энергию из Космоса. Оно должно, как исполинская антенна, возвышаться над тайгой…

11

Евсеич благостно жмурился.

Прекрасный обед. Понятный круг людей.

Семь российских городов активно спорили из-за Евсеича, как древние греки из-за Гомера, но все это сейчас было далеко. Похрустывая, заедал коньяк огурцами. Отсутствие вкуса никак не сказывалось на его аппетите. «Кума найдем, – пообещал, – я с него сдержу должок».

– А кто этот Кум? – спросил я, косясь на Святого.

– О! Дарвинист, – обрадовался Евсеич. – Победитель в борьбе за существование.

Оказывается, Кум («Аха») вырос в этой деревеньке. В начале тридцатых прошлого века, когда рядом с деревенькой разбили лагпункт, был мальчишкой. Рос лагпункт, рос мальчишка. Голова продолговатая, как еловая шишка, с огромным лбом, а личико небольшое. Занялся новым в тайге промыслом – отстрелом беглых зеков. «Опыта в этом деле у вас нет, конечно, – выступил перед местными охотниками начальник лагпункта майор Заур-Дагир, тигр по национальности. – Это не белке в глаз пальнуть. Но попадаете белке в глаз, значит, и врагу народа попадете».

А как не попасть! За каждого подстреленного на руки 215 рублей!

Незамедлительно. Твердых. Сталинских. Жалеть-то кого? («Аха»). Один – бывший петлюровец с Украины, другой – вредитель с ленинградского завода, третий вроде бы совсем простой косторез, а пытался продать Чукотку американцам. («Аха».) Были даже редкие мастера русского позолотного дела – их доставили чуть не из-под Москвы. Шахтеры, плотники, столяры, инженеры, учителя, колхозники, кулаки, подкулачники, просто интеллигенты – а на самом деле, враги. Все это, ясный хрен, ярилось, стонало, выплескивалось в слухах. («Аха»). Война еще не началась, а японцы захватили Дальний Восток, немцы вошли в Москву, Сталин застрелился в Куйбышеве, страной руководят Ворошилов и Берия. Самых злостных болтунов майор голыми сажал на скамью посреди лагпункта. Ноги до земли не достают, попытка хлопнуть комара считается побегом. За три часа гнус высасывал человека насухо.

Так шла жизнь.

Через много лет именно Кум явился к Антону со старичками.

«Вот спалить бы Большую лиственницу». – «А чем она вас достала?» – «А молодежь ладится. Дойти до дерева нельзя, а стремятся. Считается, что приложишь руку к коре, ничем больше заниматься не надо, такой дает ум». – «А чего же тут так мало умных?» – удивился Антон. – «А до дерева дойти не просто. Болотная бабка воду мутит». – «Какая еще бабка?» – «Болотная. Вся в шерсти. Под Большой лиственницей звери и лесные общаются, а она этого не любит. Недавно нашли молодого охотника в Мертвой пади. Понятно, шел к дереву, а Болотная бабка голову ему заморочила. Лежит в клюкве, как в кровавой испарине, и лицо такое, будто умер с тоски. Тоска – она ведь ломает почище ревматизма». – «Да если дойти невозможно, зачем пробовать? Тем более, мы. Как дойдем?» – «Ну вы-то просто. Туда и зеков гоняли, они о счастье не думали, поэтому доходили. Чтобы понять – надо духу в осиянности быть. Это не каждому дано. – Переминались, покряхтывали: – Спалить бы дерево. Так сказать, высшую меру. Социальной защиты».

Уговорили. Ушли в тайгу.

Кум – проводником, с ним Антон и Харитон.

Взяли пиропатроны. Не пилой же двуручной бороться с загадочным деревом. Решили, рванем от души, напугаем Болотную, лесных разгоним. Если зеки доходили, то и мы дойдем, это точно. Пройденный путь Антон отмечал вешками. Дарвинисту это не нравилось. Топал большой ступней. «Дорогу подсказываешь Болотной».