В почках копилась мочевина, моча хлюпала в мочевом пузыре, в суставах оседала соль.
Еще я подозревал, что у меня плохо пахнет изо рта.
Нужно делать их несовершенными, думал я, чтобы природным людям нечего было стыдиться.
Хотя… Говорят, те семь гномов были жуть как уродливы.
– Рад тебя видеть, – ворчливо сказал Мерлин.
Он выглядел так, как и положено Мерлину – высокий, крепкий старик, чьи черные волосы пробила седина. Благородные черты лица и мантия, расшитая звездами и лунами. Еще он был умнее остальных. Единственный, с кем здесь можно поговорить.
Я не знал своего отца, но хотел бы, чтобы он был похож на Мерлина.
– Что тебя тревожит, мальчик?
Он имел право называть меня так, поскольку воспитал меня с пеленок. То есть не меня, а короля Артура. Ну, вы понимаете.
– Персиваль, – сказал я, – он пренебрег своей прямой функцией. Он призван быть истребителем чудовищ, драконоборцем… Он ведь отвечает за добычу крупных рептилий! А он берет и жалеет дракониху. Или дракона. В общем, хрен его знает, кто это был, но Персиваль его пожалел.
– Он же рыцарь, – очень натурально вздохнул Мерлин. – Ты так и запрограммировал его. И теперь, когда столкнулись две программы, более универсальная победила.
– Это означает… – я поднял брови, – свободу воли?
– Ну да, – согласился Мерлин, – до какой-то степени. Любая свобода воли – просто возможность из двух мотиваций предпочесть более общую. Более цельную. Никто не исключение. Ни он. Ни ты.
– Выходит, они обретают самостоятельность?
– А разве ты обрел самостоятельность? – спросил Мерлин. У него была местечковая привычка отвечать вопросом на вопрос. – Никто не самостоятелен. Но они учатся. Стараются соответствовать твоим запросам. Твоим подсознательным ожиданиям. Они же любят тебя.
– Это значит, что Гвиневера полюбит Ланселота? – спросил я неожиданно для себя.
– А ты ее любишь? – спросил он, в свою очередь. – Гвиневеру.
– Нет. Как можно любить андроида? О присутствующих не говорят, прости, Мерлин.
– Ничего. Если не любишь, то какая тебе разница?
– Ты не подумай. К тебе я привязан.
– Естественно, – сказал он, – ведь у тебя не было отца. Да и если бы он был… Ведь он все равно был бы человеком.
Психокорректор. Аналитик, конечно, научный консультант, практикующий врач – ведь могу же я, в конце концов, сломать ногу? – но, в первую очередь, психокорректор. Таких, как я, всегда снабжают такими, как он. После той истории с семью гномами.
Нечто среднее между исповедником, отпускающим грехи, и доктором Фрейдом, трактующим любой чих как сублимацию эдипова комплекса.
– Ты ведь всегда неуютно себя чувствовал с природными людьми, правда?
– Мне и с этими неуютно. Они слишком совершенны.
– Полюби их.
– Что?
– Они любят тебя. Полюби их.
– Они любят меня потому, что это часть их программы.
– Дети любят родителей тоже потому, что это часть их программы. Персиваль восхищается тобой.
– Он восхищается не мной. Он восхищается королем Артуром. Он аккуратно расправил рукава мантии.
– А ты, Големба, думаешь, тот, настоящий король Артур действительно был таким уж совершенством? Ты думаешь, рыцари без ума были от чужого старого мужика? Они любили не его, а то блистательное воплощение божественного духа, которое им любить было легко и просто. А настоящий Артур… Думаешь, почему Гвиневера увлеклась Ланселотом?
– Но тогда…
– Стань для них Артуром. До конца.
– Но тогда я стану совсем психом.
– Ну и что? Кому до этого дело? На этой планете, кроме тебя, нет ни единого природного человека. Потом… какая разница? Тебе же известно, что в конце концов происходит со всеми сисадминами?
– Ну… они доживают свой век в очень комфортабельных психушках. Если повезет.
– Да. Наполеоны, капитаны Немо, Гэндальфы, Люки Скайуокеры… В окружении санитаров-андроидов, которые подыгрывают им, как могут. Так какая разница?
– Мерлин, – сказал я, – ты говоришь то, что я сам хочу услышать.
Он не ответил. Молча сидел в своем кресле среди упакованных образцов, тестеров, мониторов и магических кристаллов. В углах скопились тени.
– Думай сам, – сказал он наконец, – решай сам. Ты же природный человек. Но помни – они тебя любят.
Я повернулся и направился к выходу. В животе бурчало, почему-то чесались глаза.
У двери я вновь обернулся.
– У драконов правда кладку стережет самец?
– Понятия не имею, – сказал он. – Не знал, что тут вообще водятся драконы.
Сервы задули в серебряные трубы, и пламя взметнулось в камине.
– Сэр Ланселот, – объявил сэр Кей и пристукнул древком копья по каменным плитам.
В узкие стрельчатые окна били солнечные лучи, и на полу расцветали крохотные радуги.
– Наконец-то, – прошептала Гвиневера.
Она сидела, выпрямившись, стиснув тонкими пальцами подлокотники высокого кресла. Лицо ее, и шея, и грудь вплоть до низкого выреза платья заливались алым румянцем. Не может быть, им не дано краснеть. Игра света.
Сэр Ланселот вошел в каминный зал, и эхо его шагов разбивалось о своды и осыпалось вниз, точно осколки зеркал.
Рыцари, вытянув шеи и перешептываясь, напряженно вглядывались в него. Ибо это был сэр Ланселот, а он всегда умел удивить собрание диковинными трофеями.
– Король Артур…
Глаза его сверкали, словно осколки льда на смуглом лице. Он не был красив, но был прекрасен.
– Мы рады видеть тебя, сэр Ланселот, – приветливо сказал я. Какого черта
