Он встал и в радиусе пяти шагов от оставленного им углубления в песке нашел четыре коробки спичек (испытал – горят), охотничий нож, моток капронового шнура, килограммовую пачку стирального порошка, запечатанную намертво (пришлось надорвать угол, дабы удостовериться в том, что это и правда стиральный порошок), аккуратно свернутую простыню, катушку капроновых ниток и двадцать девять стомиллиметровых гвоздей россыпью. Урожай выпал не ахти. Хотя бывало и хуже.
Не нашлось заказанного набора швейных игл, одноразовых лезвий для бритья, легкой куртки с капюшоном и еще нескольких мелочей. Значит, в другой раз.
Судя по находкам, он проспал часов пять и дважды видел сны. Первый сон был управляемым и принес невеликий урожай полезных вещей. Годы практики приучают видеть во сне то, что представлял себе, ложась спать, но это касается только первого сна. Второй, если до него доходит дело, редко материализует что-либо полезное, зато алебастровых монстров – сколько угодно.
В легкий, почти невесомый рюкзачок (долго мучился, пока не выспал то, что надо) он сложил новообретенные вещи. Глотнув воды, поболтал остатком во фляжке. Маловато.
Разумеется, полную фляжку сколь угодно чистой, хоть дистиллированной воды можно было выспать, как любой другой предмет, но пить эфемерную воду – один из способов самоубийства. Сколько нужно времени, чтобы полностью вывести ее из организма? Какие-нибудь остатки раньше распадутся в пыль, причем внутри клеток. Когда-то это поражало его воображение: вода – в пыль! Потом он привык.
Ну да ничего, настоящая вода где-нибудь найдется, феодалы от жажды не умирают. Можно прямиком двинуть к ближайшему оазису…
Пожалуй, лучше все же не прямиком. На дне фляжки еще есть несколько глотков, так что спешить к роднику необязательно. Можно продолжить обход владений, поискать новых людей. Иначе они погибнут, а им надо жить. Они ведь хотят жить, хотят длить свое существование всегда и везде, даже если их жизнь лишена всякого смысла.
И особенно если среда не благоприятствует выживанию. Тут даже слабые, вытянув счастливый жребий уцелеть на первых порах, становятся если не сильными, то цепкими и умелыми, с могучей жаждой жизни.
Так уж заведено.
Живи. Подчинись обстоятельствам, перед которыми ты бессилен. Цепляйся за то, что подарено. Забудь о том, что отнято. Живи вмурованным в клей и задавай поменьше безответных вопросов. Привыкни.
Так тоже можно жить.
Плохо, когда снятся глупые сны. Неужели жизнь ничему не научила, если во сне видишь то, о чем давно не думаешь наяву – не о мелкой повседневной борьбе за существование, а о том, как бы собраться с силами, рвануться и всплыть?
Похоже, что так.
– Вот потому-то и не сидится тебе на месте, – сказал он вслух и подумал: а ведь верно. Быть феодалом и вечно слоняться по своим владениям – это тоже призвание. Дело совсем не в обостренном чутье на ловушки этого подлого мира. Феодалами становятся от вечной неудовлетворенности, от невозможности усидеть в безопасном постылом оазисе. Просто те, кто лишен чутья, долго не живут.
И все равно многие норовят удрать из оазисов. Канючат, просятся в ученики. Грозятся, что уйдут сами. Верно: бессмысленно жить, как они живут.
– А как я – есть смысл?
Пробормотав это, он на миг испугался. Хуже нет пускаться в путь в философском настроении. Здесь не Земля, и долголетия таким образом не обретешь, как раз наоборот. Задумался о ненужном – пропал.
Досадно, что натуру все равно не обманешь, и сны, полные бесполезных усилий, будут продолжаться вновь и вновь.
Вырваться. Всплыть. К солнцу. К закатам и рассветам. Хотя это ведь только сны…
Наплюй и забудь.
Иди. Возможно, тебя уже ждут.
Иди – и делай свое дело.
Их было четверо: двое мужчин, женщина и мальчик лет десяти. Последнюю каплю воды они выпили сегодня утром. Последняя крошка еды была употреблена тоже утром, но не сегодняшнего, а вчерашнего дня.
Утро на Плоскости – понятие условное, как и вообще любое время суток. Иногда случается, что белесое небо над бескрайней равниной на несколько часов словно бы одевается темной вуалью, и человек ностальгически может назвать наступившие сумерки ночью. Никто не возразит.
«Бескрайняя равнина» – вовсе не гипербола. Края нет. Никому до сих пор не удалось установить и шарообразность или какую-нибудь еще криволинейную форму местной твердой поверхности, отличную от плоскости. Встречаются, правда, низины, холмы, дюны и прочие локальные неровности рельефа. Поднимись на вершину холма, предварительно удостоверившись в ее безопасности, поищи взглядом горизонт и разочарованно сплюнь. Линия горизонта отсутствует. Далеко-далеко твердь растекается дымкой, а дымка становится воздухом. Ищи, ищи линию раздела, выбирая самые прозрачные дни. Высматривай, пока не надоест, то, чего нет.
И уж конечно, человека, прожившего на Плоскости много лет, гонит на вершину холма отнюдь не поиск горизонта.
– Нашел, – радостно возвестил, спустившись к подножию, тот мужчина, что помоложе. – Общее направление – вот. – Он указал рукой. – Дорога плохая, зато не так уж далеко, авось часов через десять дойдем…
– Через десять? – взвизгнула женщина. – Чего-о? Через ско-олько? Через десять?!
– Сдохнем, – констатировал мальчик, облизнув сухие губы, и засмеялся неизвестно над чем. – Во попали…
– Заткнись, Борька! – рыкнул на него старший мужчина, кряжистый и ширококостный. Набычившись, начал надвигаться на молодого: – Чё, правда, что ли? Ты чё, блин, вчера говорил? Тебя для чего в проводники взяли? Ты, чмо, кого наколоть хочешь? О двух часах говорил, нет? Не слышу!
– Говорил о двух-трех часах пути, – уточнил проводник. – Только не до цели, а до ближайшего оазиса. Но ошибался. Точнее, обстановка изменилась. Теперь крюк к оазису делать не станем, пойдем прямо.
– Я тебе, козел, такой крюк щас устрою… По кругу водишь, кидала? Лишних бабок слупить с нас хочешь? А вот этого не нюхал?
Кулак был под стать хозяину – большой, крепкокостный, обильно и туго обтянутый плотью. Быков глушить таким «инструментом»…
– Хочешь ударить? – с любопытством осведомился проводник, отступая все же на полшага. – Или хочешь получить объяснения?
– На хрен мне твои объяснения… Ты к воде веди!
Пожав плечами – а я, мол, куда веду? – проводник повернулся и потопал прочь. Вслед ему потянулись и остальные.
Воздух был сух и горяч, сверху ощутимо припекало, но солнца, конечно, не было. Проводник отметил про себя, что еще не забыл, какое оно на вид, солнце. Яркий – невозможно смотреть – диск в знойный июльский полдень. Не диск даже, а нестерпимый сгусток пламени, огненная каракатица, и только когда отведешь взгляд и невольно зажмуришься, перед глазами долго пылает именно
