— Пуск!
Остались считанные секунды. Захотелось увидеть лицо пилота, лежащего сейчас в кабине в скафандре и гермошлеме.
— Есть пуск!
Заработала автоматика, сконструированная на заводах концернов АЭГ, «Сименс» и «Рейнметалл- Борзиг».
Теперь Вернер фон Браун не отрывался от перископа. Он видел, как стремительно и вместе с тем плавно отошла от корабля кабель-мачта. Теперь уже ничто не связывало ракету со стартовой площадкой.
— Зажигание!
Бурое облако пыли и дыма забилось под еще стоящей на старте ракетой. Затем внизу вспыхнул ослепительный ком света.
Ракета словно раздумывала, стоит ли ей отправляться в далекое и опасное путешествие.
— Подъем!
Бурое облако прорезал огненный столб. Медленно, еще неохотно, огненный кинжал устремился в небо. В его свете корпус ракеты казался призрачным. Браун пристально смотрел в перископ, словно его усилия могли помочь ракете набрать скорость. Хрустнул в пальцах сломанный карандаш.
— Ракета идет нормально! — докладывали из «мейлервагена». — Полет устойчивый!
Тридцать секунд. Критическое время пройдено!
И именно в этот момент, когда главный конструктор облегченно вздохнул, вздымающийся белый столб стал искривляться. Ракета теряла управление.
— Нет разделения! — тревожно доложили из «мейлервагена».
В небе вспух чудовищный ком. Из него летели огненные ленточки, которые сплетались в узлы бушующего пламени. Даже сюда, под бетонные своды бункера, донесся гул. Задрожала земля. На столике с минеральной водой задребезжали пустые стаканы.
Фон Браун резко оттолкнулся от перископа, некоторое время сидел с неподвижным лицом. Где-то наверху горели сосны и плавились валуны, с тревожными воплями прошли пожарные машины, но Гейнцу ун-Герке уже не было до этого дела.
Фон Браун со злостью ударил кулаком по столу. Брызнули в стороны скрепки и карандаши.
— Успокойся, Вернер! — спокойно сказал вставший за спиной генерального конструктора доктор Рашер. — В конце концов, ничего страшного не произошло. Неудачный пуск — и только. Там ведь не было немецкого пилота. А славянских макак для запусков найти не так уж и трудно.
— Перестаньте, — брезгливо оборвал его фон Браун. — Меня уже тошнит от ваших солдафонских высказываний.
Доктор Рашер пожал плечами, но спорить не стал.
— Брак в системе управления, — авторитетно заявил Рудольф. — Вернер, мы не один час гоняли двигатели на стендах, и все было нормально.
Главный конструктор задумчиво рисовал на чистом листе бумаги чертиков.
— Какая разница, — сказал он. — Надо все начинать сначала. Каждый узел надо проверять трижды, четырежды, столько, сколько потребуется, чтобы мы были уверены в успехе.
— Я же говорил, — вздохнул Рудольф. — Нельзя было пускать первым водолаза, воздух его не принял.
Ганс узнал о гибели ун-Герке в этот же день. Скрывать крушение было глупо — новости в островном гарнизоне расходятся быстро. Да и взрыв почти на старте видели многие. Может быть, именно поэтому генерал Дорнбергер сам пришел к ун-Леббелю. В парадном мундире, с орденской колодкой на груди.
Вошел без стука, взмахом руки остановил вскочившего Ганса, сел верхом на стул, прикусив нижнюю губу. Снял фуражку, открывая высокий, с залысинами лоб.
— Такие дела, солдат, — сказал он мрачно. — Запуск был неудачным. Ты слышал?
— Трудно было не услышать, — кивнул Ганс, садясь на постели.
— Он был хорошим солдатом, — генерал не смотрел Гансу в глаза.
— Две бронзовые медали «За храбрость», «Железный крест» говорят за себя. Ты знал о его наградах?
— О наградах мы не говорили. — Волнение генерала передалось и ун-Леббелю, но Ганс старался держать себя в руках. — Он немного рассказывал об операциях, в которых участвовал.
— Скромность украшает хорошего бойца, — сказал Дорнбергер. — Трусишь?
— Немного есть, — признался Ганс. — Это вроде танка на обкатке — страшно, а убежать нельзя.
— Молодец, — серьезно признал генерал. — Отдохни. Успокой нервы. Сходи к женщине. Выпей, если будет желание. Страх приходит помимо воли, но его можно перебороть.
Он посидел, глядя в окно. Надел фуражку и встал.
— Хорошо держишься. Это прекрасно. Нам всем надо хорошо держаться. Выпей, Ганс. Алкоголь прекрасно растормаживает нервную систему. Сразу становится легче.
— Я не пью, — сказал ун-Леббель.
— Иногда правилами стоит пренебречь, — кивнул генерал. — Но мне нравится твоя выдержка.
В дверях Дорнбергер остановился.
— Знаешь, — сказал он. — Иногда мне кажется, что мы черти, штурмующие небеса. Но ангелы стоят на страже небес, они просто сбивают чертей, не давая им набрать высоту.
Он ушел.
Ганс ун-Леббель долго лежал на постели, закинув руки за голову. Нет, он не ломал голову над словами генерала, он в этих словах не видел ничего загадочного. Черти, штурмующие небеса! Хорошо сказано. Он сожалел о смерти ун-Герке, как сожалел бы о гибели любого соратника, с которым ему пришлось бы выполнять поставленную задачу. О павших ничего, кроме хорошего! Ганс не задумывался над причинами неудачи, в результате которой погиб ун-Герке. Над подобными вещами всегда найдется кому подумать и без него. Ун-Герке погиб, как солдат, — вот это было главным.
Следующим был он.
«Славянская макака», — с неожиданным горьким сарказмом подумал ун-Леббель.
Никогда его не интересовало собственное происхождение. Он был сыном рейха. А теперь словно какая-то трещинка образовалась в сознании, и эта трещинка не зарастала, она все ширилась. Ун-Леббель гнал от себя плохие мысли. Солдат не должен думать, на то у него есть отцы-командиры. Солдат должен исполнять свой долг перед фюрером и Германией. Долг крови.
Но теперь ему хотелось заглянуть в прошлое — неужели и в самом деле кто-то из его родителей был славянского происхождения: человек расы, обреченной на подчинение и покорность. Ганс немало повидал их во время службы в Северной Казакии. Ленивые, неторопливые в движениях, неспособные к наукам и обожающие играть в свободное время на гармошке — музыкальном инструменте, похожем на аккордеон, — лузгающие вечерами семечки, устраивающие драки улица на улицу и село на село, русские всегда казались ему безнадежно отставшими от передовых европейских наций.
Странно было даже подумать, что он, ун-Леббель, является потомком кого-то из них.
Странно и стыдно.
А еще через день это подозрение получило неожиданное подтверждение.
Они с Барбарой пошли к морю.
Искупавшись, Барбара заторопилась — ей надо было отоварить продовольственные карточки, выданные в «веселом домике». Сама она сейчас в продуктах не нуждалась — ун-Леббель получал все необходимое по заранее оформленным заказам. Но Барбара отдавала продукты своим недоедающим подругам. Девочки из «веселого домика» ей завидовали — она принадлежала единственному мужчине. Им же порой приходилось обслуживать несколько клиентов за вечер. Особенно бесцеремонно вели себя парни из охраны, жадные до бесплатных развлечений.
Барбара ушла, а Ганс остался нежиться под неярким северным солнцем, которое, впрочем, грело в
