собой, хито, вредные элементы. Они не понимают,
Приступы смеха душили Тавеля.
Генерал Тханг, визгливо смеялся Тавель, не производит впечатления тонкого и умного человека, но он, Тавель, знает, что генерал Тханг перехитрил хито. Разумеется, это не означает, что генерал Тханг вообще тоньше и умнее всех. Будь у него, у Тавеля, его офицерский корпус, он за три дня показал бы, кто в этой стране является человеком поистине тонким и умным.
– А может, есть смысл встретиться с некоторыми хито? – визгливо смеялся Тавель, расплескивая содержимое плоской фляги. – Может, есть смысл тайно договориться с некоторыми хито? Говорят, среди них есть настоящие бойцы, на таких бойцов впоследствии можно было бы опереться. Эти хито мало едят, но у них крепкие умелые руки.
Ему, Тавелю, надоело бродить среди руин Хиттона. Ему, Тавелю, надоели проповеди доктора Сайха. Доктор Сайх и генерал Тханг отняли у него офицерский корпус.
Скрипя зубами, Тавель расстреливал из люгера пожелтевшие фотографии.
Клочья фотографий взлетали над полом, снова падали вниз.
Один такой обрывок, медленно покружив в воздухе, медленно упал прямо на колени Садала. Если бы он протянул руку и поднял обрывок, он увидел бы на фотографии элегантного молодого человека в белом кителе высшего офицера королевский войск. Таких офицеров, экономя патроны, люди Тавеля забивали мотыгами. Рядом с офицером, доверчиво прижавшись к нему, смеялись две женщины. Одна пожилая, возможно, мать, другая в самом зените юности, возможно, жена.
Краем глаза Садал все же увидел обрывок фотографии.
Знакомы ли ему эти лица?
Может быть.
Он не мог вспомнить.
Тавель визгливо смеялся, откинувшись на продранный диван. Хито уводят детей, о которых ничего не знают! Они сами вырастят детей, которые накажут их за то, что они предали другого. Доктор Сайх учит: счастье в единении! Может быть, именно он, Тавель, сумеет когда-нибудь привести народ Сауми к единению. Надо только дождаться того часа, когда дети, уведенные хито, вредными элементами, подрастут.
Садал равнодушно кивал.
Он смотрел на бурые, покрытые плесенью, пятна, испещрившие пол. Краем глаза он видел обрывок фотографии, который, упав с его коленей, лежал на пыльном полу. Если бы Садал всмотрелся пристальнее, в элегантном высшем офицере бывших королевских войск он, возможно, узнал бы себя. Но он не всматривался. Ему в голову не приходило всматриваться. Зачем? Ведь все это – из прошлого. Бее это не имеет значения. Все это было когда-то совсем в другой жизни. Сумеречное сознание Садала уже не связывало времен. Он просто сидел на полу и слушал, как смеется Тавель.
Будущее, оно для Кая, смеялся Тавель.
Он, Тавель, сделал для Кая больше, чем кто либо другой. Он расчистил Каю страну для счастливого будущего. Он, Тавель, еще немало сделает для Кая.
Тавель шумно радовался такой возможности.
Доктор Сайх учит: хито – враги. Доктор Сайх учит: хито – извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию, хито следует наказать. Хито предали другого, хито следует уничтожить.
Кай.
Пошатываясь, Садал и Тавель спустились по мраморной лестнице.
Легкий туман все еще плавал над мостовой.
Все было как прежде, на мостовой лежал труп старика.
Совсем ничего не изменилось в мире, все оставалось как день назад, как месяц назад, как год назад, но Садал вдруг с неожиданным отчаянием почувствовал, как сильно, как еще сильнее ему хочется быть человеком-деревом. Он так этого хотел, что почти чувствовал себя человеком-деревом. Он почти чувствовал, как по его капиллярам бегут земные соки. Он всем своим изнемогающим телом ощутил приближение великой тишины, приближение великого покоя, в которых только и можно мощно произрастать, широко разбросав над миром гигантскую прохладную тень, под которой так хорошо будет отдыхать Каю.
Они шли по мостовой, распугивая армейские патрули.
Они пересекли границу бывшего королевского сада.
Через руины взорванного зоопарка они проникли на территорию Биологического центра, где армейские патрули уже не бежали от них, не прятались в кустах, а молча стояли у своих костров, равнодушно разглядывая Тавеля и Садала. Они знали, что Тавель всегда вооружен, но на территории Биологического центра никто из них уже не смел убегать с дороги.
Глухая, поросшая сизыми колючками шуфы, аллея вывела Тавеля и Садала к заброшенной бамбуковой беседке.
Трава внутри беседки была вытоптана, на циновках валялось несколько бутылок – пустых и полных.
Садал и Тавель не раз бывали в этой беседке, но сейчас Тавель потянулся не к одной из бутылок, валявшихся на циновках, а к узкой щели между бамбучинами. Не оборачиваясь, он ухватил Садала за куртку и сильно потянул на себя. Садал невольно упал на колени перед достаточно широкой щелью.
Мгновенно трезвея, Садал увидел обширный бассейн, обнесенный невысокими каменными бортиками. Б отличие от Хиттона, за бассейном следили, кусты вокруг бассейна были аккуратно пострижены, колючки вырублены, хотя уже в десяти шагах от бассейна начинались настоящие джунгли. Из этих джунглей, через щель в бамбуковой стене Тавель и Садал рассматривали бассейн.
Кай!
Прильнув к щели, Садал не увидел, а скорее почувствовал, угадал, как дрогнули, как качнулись рыжие верхушки тростников, почти вплотную подходивших к бассейну со стороны мрачного бетонного куба Центрального корпуса Биологического центра, как почти незаметно дрогнули тонкие рыжие верхушки, отмечая этим чуть заметным движением путь пробирающихся к бассейну людей.
Пискнула, взлетев над тростниками, желтая птица фун, похожая на спелый плод татты.
Или похожая на облачко желтого тумана.
Или похожая на легкий камень, хорошо прокаленный в печи.
Не имеет значения.
Тростник шуршал, как всегда.
Он шуршал так, как всегда шуршит тростник, когда его раздвигают человеческие руки.
Тростник шуршал так, как всегда шуршат тростники в этих местах веками, но Садал, человек-дерево, сразу услышал, понял, почувствовал, что сейчас здесь, рядом с бассейном, наполненным чистой свежей проточной водой, этот тростник шумит немного не так. В этом он, Садал, не мог ошибиться.
Если бы это он, Садал, шел в тростниках, то он старался бы ступать неслышно, осторожно, так, чтобы тростник ничем не выдавал его присутствия, ведь они родственники – тростник и он, Садал, человек- дерево.
Если бы сквозь тростник шел Тавель, он, конечно, не озирался бы и не прятался и не замечал бы разбегающихся волн по поверхности тростников, он бы просто шел, подминая тростник, топча его сандалиями, с треском и шумом прокладывая себе дорогу.
Но сквозь шуршащий тростник двигался не Садал, сквозь шуршащий тростник шел не Тавель, и сквозь тростник двигались не черные солдаты генерала Тханга.
Сквозь тростники шел Кай.
Человек другой.
И он, Кай, человек другой, шел так, будто он сам был единственным и настоящим братом тростника. Он не утверждал себя твердым шагом, он не крался, как вор, поднимаясь на цыпочки, он не прятался и не хотел никого испугать, даже птицу, похожесть которой на что-то не имела сейчас никакого значения, он просто шел в тростниках, раздвигая его верхушки, а за ним так же просто шла Те, легкая, как птица, не думающая, как птица, ведь ей действительно не надо было думать, куда ступать крошечной ногой, – она
