А Данко Харсызин, воодушевленный его энергичным тоном, уставился на него, словно спрашивая: «Скажи, бай Ганю, скажи мне, братец, кого схватить за грудки, кого выкинуть за дверь?..»
Малый со свечой вышел оттуда.
— Скажи, голубчик, что это за компания? — спросил мой товарищ.
— Общество трезвости, — ответил тот.
Если бы за беззаботный смех до потери сознания премировали, мы с товарищем получили бы тогда первую премию.
Письмо Бай Ганю к Константину Величкову{164}
Бай Величков!
Привет тебе, бай Величков! Вот таким я тебя люблю. Зачем обманывать молодое поколение? Давай откроем карты. Идеалы? Ерунда! Личное наше благополучие на земле — вот идеал, к которому нужно стремиться. Я рад, что ты понял наконец эту истину. И заслуживает ли этот подлый народ, чтоб мы ради него из сил выбивались? Ну, пока молоды были — куда ни шло, но теперь, на пятом-то десятке, пора и о себе подумать. Довольно сухомятки! Особенно ты, бедняга, совсем измотался на этих стамбульских улицах, на итальянских этих… Ну, разве это не подвиг был? Видя, что Стамболов взбесился, ты взял и дал тягу из Болгарии, бросивши этих рабов: пускай гниют в рабстве. Они привыкли. А ты не привык и, как всякий рыцарь, постарался смыться. И намучился же ты на этой проклятой Халкиде{165} , — на лекарство другой раз и то денег не хватало. Бобчев и Маджаров{166} приумолкли. Довольно уж подвигов-то! И знаешь еще что? Плюнь ты на эту свою дурацкую поэзию. Добро бы еще в кармане пусто; а то ведь нынче, слава богу, маленько оперились. Теперь разные молокососы, социалистики да идеалистики всякие, лай на тебя подымут, а ты и в ус себе не дуй! Прикинься глухим и живи в свое удовольствие, да про себя над ними посмеивайся. Понятно, кажись. Они за что на тебя тявкать будут? Что ты — подвел их, обнадежил зря, обманул в чем? Ничуть не бывало! Из зависти тявкают! Дело ясное, просто из зависти. А чему завидуют? Да тому, что у них спины гудели, они горло драли, а ты (черт этакий, чтоб тебе пусто было!) пришел на готовое, да и занял сразу самое теплое местечко… Ну, понял теперь? Согласился наконец? Я же тебе говорил, что на свете самое главное — это чтобы самому в тепле быть. А борьба общественная, идеалы и не знаю какие еще там глупости — все это ерунда! А вот как подставишь в конце месяца кошель свой, да всыплют тебе туда тысячу пятьсот левцев — совсем другое дело!.. Славно, черт его дери! Ну и держись. Дорвался до лакомого кусочка — не отпускай нипочем! Да не больно раздумывай, с кого эти левы содрали… Тряси мешок с мукой, мать его так! Тряси хорошенько! Толк будет… Да ты, может, удивишься, что я пишу к тебе письмо… Для того пишу, чтобы похвалить тебя за третьегодняшнюю речь в Народном собрании{167} . Браво, милый Кочо! Скажу тебе прямо: меня от радости слеза прошибла. Я еле удержался, чтоб не подойти и не расцеловать тебя при всех депутатах. Да они бы на меня затопали, закричали… Ты понимаешь, о какой я речи толкую? Да как не понять… Об ней весь свет говорит. Да, Кочо, ты прав! Неужто несколько тысяч избирателей не могли прогнать двадцать жандармов и пятьдесят пьяных бродяг? Подумаешь! Ну, расстреляли бы жандармы сотню избирателей. Велико дело! Пострадало бы самое большее, клади, двести семейств. Ну, пришли бы через неделю войска, тоже расстреляли бы и перебили много-много, человек триста. Осиротели бы пятьсот семейств. Только и делов!
А они, дурачье, вздумали усмирять толпу так, чтоб ни у кого волос с головы не упал! Ну, как тут не возмущаться!.. Благодаря таким вот мямлям ты целых восемь лет на Халкиде просидел… Ты им столько стихотворений о звездах да о вздохах написал, а они тебя восемь лет ждать заставили. Восемь лет! Позор болгарскому народу. Кабы сто тысяч избирателей по всей Болгарии под пули пошли, ты бы гораздо раньше теперешнего теплое местечко занял. Да, дрянной народ. Трусы! На кой бес все эти законности да свободы, ежели ну хоть тысяча избирателей не погибнет… Держись, дорогой Кочо, таким ты мне нравишься! Почаще произноси такие речи, чтобы завоевать побольше доверия в кругах… и живи себе припеваючи. А что молодежь будет негодовать, что народ будет волноваться — тебе какое дело! Что такое народ? Народ — стадо; только помахай дубинкой… Да, впрочем, не мне тебя учить!..
Особенно меня радует, что ты успел вовремя произнести эту речь, не дал никому себя опередить… Ну, уж коли ты и теперь не внушил им доверия, так когда же?.. Все люди с положением тебя хвалят. Молодец, говорят, Кочо, образумился-таки, нашим стал. Так имей же царя в голове, не сходи с этого пути и не робей!.. Да смотри, Кочо, копи деньгу: как знать, что нас ждет впереди… Судьба — индейка!
Кочо, ты это письмо разорви, как прочтешь. А то как бы не попало в руки к тому, который описал мое путешествие по Европе, и он опять бы меня не разрисовал. Слышал я, как он третьего дня говорил одному: «Экая обида! Не ожидал я таких речей от нашего Величкова». Слышал — и про себя только диву дался. Ну и пустая башка!.. Милый Кочо, что это вы все выпускаете этот окаянный «Прогресс»? Закрой его! Право, и название-то какое-то дурацкое, не к лицу тебе, солидному человеку. Коли уж чешутся руки писать — пиши, только назови газету лучше всего «
У меня тут в сумке с собой несколько флаконов. Не мог бы ты какой законник состряпать насчет того, чтобы общественные здания розовым маслом опрыскивать?
Из переписки Бай Ганю Балканского
Многоуважаемый господин Балканский! Может быть, Вы уже забыли меня, но я приведу Вам кое- какие подробности и уверен, что Вы меня вспомните. Помните, как, путешествуя по Европе, Вы посетили Прагу и как холодно отнеслись к Вам тамошние болгарские студенты и даже Иречек, — только я один пригласил Вас к себе и Вы застали меня с дочерью хозяйки? А помните, как Вы оставались у них один, как Вас угощали, а Вы пели им «Ночь ужасна»? Я — тот самый Бодков. В настоящее время я кончил университет и вернулся на родину. Не имея среди своих знакомых ни одного влиятельного лица, кроме Вас, обращаюсь к Вам с просьбой помочь мне опубликовать в какой-либо из проправительственных газет прилагаемую корреспонденцию, копию которой тоже прилагаю — лично для Вас, на случай, если бы первый экземпляр затерялся в редакции. Мне кажется, на основе этой корреспонденции правительство имеет возможность составить достаточно ясное представление о моем образе мыслей: в случае необходимости я мог бы написать значительно больше. Я кончил по философскому отделению. Господин Балканский! У меня, кроме того, к Вам еще просьба: отец мой имеет предприятие, и в данный момент ему забраковывают на пятьдесят тысяч левов обуви. Прошу вас, походатайствуйте, чтоб приняли; товар из точно такого же материала был принят у одного еврея. Разве это патриотично? Не подумайте, что, составляя свою корреспонденцию, я старался угодить правительству. Вовсе нет! Забракованная обувь не имеет к ней никакого отношения, и, в конце концов, Вы должны знать, что я не из тех, кто торгует своими убеждениями.
Примите уверение в моем отменном к Вам уважении.
P. S. Редакция может изменить мою корреспонденцию, как найдет нужным; я не страдаю излишним самолюбием.
P. P. S. Обувь забраковали три дня тому назад.
А вот корреспонденция, о которой идет речь в письме:
Господин редактор!
