– Не знаю. – Мертвец с видом знатока задумчиво втянул щеки. – Есть что-то такое в их стиле…
Официантка пожала плечами. Стройная и подвижная, она все же была старше, чем мне показалось вначале. Но этот жест, без сомнения, остался неизменным с момента ее появления на свет.
— Угу. – Это прозвучало как признание.
— Очень мило.
— Ну конечно.
— Нет, правда. Я вас не слишком отвлекаю?
Она взглянула в окно на посыпанную гравием парковку, где молчаливые грузовики дожидались возвращения своих хозяев-охотников.
— Ваши работы объединяет… э-э… один лейтмотив, верно? Назовем его «Отбросы цивилизации против сорной травы». Пожалуй, именно так, на грани, где одно переходит в другое.
— Можно и так сказать. – Она протянула руку, чтобы забрать тарелку.
– Я еще не закончил.
Судя по жесту, которым официантка отбросила со лба волосы, она ему не поверила, однако все же поставила назад тяжелую тарелку с розовым ободком и пятнами яичного желтка.
– Особенно мне понравилась вот эта. Заржавевший насос, лежащий среди цветущей куриной слепоты. И еще вот эта… Смятый бумажный пакет буквально рифмуется с сухими дубовыми листьями. Ну, чем не лейтмотив?
— Это просто то, что я вижу.
— И это вы тоже видели? Пауза.
– Конечно. Я не могла этого не увидеть. Даже на работу опоздала. А вы бы прошли мимо?
– Пожалуй, нет. Но я бы не знал, что с этим делать. Украдкой, стараясь, чтобы мертвец не заметил, что я обращаю на него внимание, я тоже взглянул. Из свежеукатанного асфальта торчали две лягушачьи лапки. Не представляю, как она этого добилась, но казалось, будто над дорогой все еще вздымается пар. Пятнистые лапки влажно поблескивали.
– Вот и я не знала… Босс говорит, от этого у клиентов аппетит портится.
— И тем не менее разрешил вам повесить картину?
— А куда бы он делся? Кто еще согласится здесь работать?
Телу этого мертвеца довелось пережить столкновение с перилами моста, а также немало побродяжничать, к чему он вряд ли был подготовлен. Несмотря на это, выглядел он довольно неплохо, даже внушительно. Под вельветовой рубашкой выпирало брюшко. Когда я брался за эту работу, то провел немало времени в беседах с его переселенной личностью. Голос был полностью синтезированный, потому я совершенно не представлял себе, каким окажется тело. Клиент, разумеется, прислал мне давнишнюю фотографию какого-то моложавого типа. Видно, комплексы живут в людях и после смерти…
Впрочем, это тело как раз не умерло. В том-то и заключалась проблема, для решения которой меня наняли. Я взвалил на плечи рюкзак с необходимыми для работы инструментами. Не гантели, конечно, но вес все равно немаленький. Зато помогает держаться в форме.
Неподалеку от Монтичелло, штат Юта
– Что вы пьете? – поинтересовался голос из динамика, висящего на перилах лестницы.
— Бурбон.
— Всегда любил бурбон…
— И чем вы его теперь заменяете?
— Вкус никуда не делся, просто теперь он не имеет смысла.
Я качнул жидкость в фарфоровой чашке, гадая, сможет ли встроенный микрофон уловить всплеск.
Динамик хохотнул. Смех вышел совсем как настоящий, с очень натуральной гортанной хрипотцой. Однако если он думал таким образом меня успокоить, то ошибся. Ведь этот голос был выбран специально. Лично я предпочитал те, что дико ревели в диапазоне нескольких октав, словно трубы архангелов. Громкость ведь всегда можно уменьшить.
– Понимаете, Ян, я способен чувствовать вкус не хуже, чем вы. Но… нет контекста. Никаких ассоциаций со старыми приятелями, с престижностью, с сексом. Знаете, до переселения я и не подозревал, насколько в мире ощущений все зависит от среды…
Тополя за пересохшим ручьем поскрипывали на ветру. Вообще, по-моему, тополь – это скорее гигантский сорняк, а не дерево. Упавшие ветки вечно изгаживают то, что я называю «моим газоном», хотя на самом деле является местом, куда местные недоросли приходят по ночам, чтобы снова и снова удостовериться: пивные банки не горят. Взамен двух покрышек, которые триумфальными арками проторчали в песке весь прошлый год, последний ливень принес мне тележку из какого-то супермаркета. Теперь она лежала там колесами вверх, наполовину засыпанная песком. Должно быть, кто-то сбросил ее с моста выше по течению.
– Так что это еще вопрос, – продолжал он, – получил бы я истинное удовольствие от глотка «Мэйкерс Марк», если бы ни разу не видел его рекламы.
Я осушил свою чашку и наполнил заново. Однажды, несколько месяцев назад, я швырнул ее в один джип с присобаченными к крыше колонками – видимо, на тот случай, если какой-нибудь горный козел еще не слыхал о том, как любовь-морковь волнует кровь. А на следующее утро я снова нашел ее: как ни в чем не бывало моя чашка стояла прямо на разделительной полосе – целехонькая, только ручка отбита. С тех пор это моя любимая чашка.
– Возвращаемся к старому парадоксу на новый лад, – сказал он. – Кому они нужны, эти деревья? note 3 В том-то все и дело, что человеческий разум – результат общения с себе подобными. И существует он, в первую очередь, благодаря социуму. Никуда от этого не денешься.
— Вы, наверное, хотели спросить, есть ли у меня какие-то успехи.
— Да, признаться, эта мысль приходила мне в голову.
— Так вот… Никаких.
— Что, совсем?
– Вы исчезли совершенно бесследно. Я понятия не имею, где вы находитесь.
Он фыркнул, явно польщенный, несмотря на неудачу.
— Выходит, я оказался умнее, чем вы думали?
— Нет.
— Как это?
— Дело не в том, умный вы или нет. Не из-за этого я не могу вас найти.
— Ян, нехорошо так обижать клиентов.
— Послушайте, – сказал я, – если бы у вас сейчас было тело, вы смогли бы удариться в бега и в течение месяца водить за нос хитроумнейшую систему слежки? Только честно? Знаете что? Если вы сейчас не скажете мне всю правду, я никогда не смогу вас найти.
— Мое тело. Вы не сможете найти мое тело.
— Это вы – и вы это знаете. Не какой-то там зомби, а вы сами. Вы в своем собственном теле. Тот вы, каким вы прожили всю жизнь.
— Это все равно что сказать: «Это вы, только другой вы».
— Ну да, – согласился я. – К сожалению, наша грамматика отстала от жизни и пока не делает различий между «вторым лицом кремниевым» и «вторым лицом углеводородным». Уж извините.
— Ян, – вздохнул он, – я нанял вас, чтобы найти меня. Мою непе-реселенную версию, или остаток меня, или того меня, который не умер так, как следовало. А вы нисколько не продвинулись в этом деле. И это не радует.
У переселенных вечно какие-то комплексы. Они ни за что не признаются в чем-то подобном, но это так. Тело, по крайней мере, несет на себе неоспоримую печать подлинности. Лишившись же столь ощутимого «водяного знака», все переселенцы в той или иной мере страдают синдромом самозванца, хотя и никогда с этим не согласятся. Насколько же хуже обстоят дела, когда есть еще и тело, которое разгуливает по белу свету вместе с версией твоей оригинальной личности!
