В гостиной было темно. И телевизор выключен. Зато в кухне горел свет.
– Ну же, давай… – бормотал кто-то.
— Погоди секунду, – во втором голосе слышалось раздражение. – Тут тонкая работа…
— Да брось, Барнаби. Просто сделай это, и все. У нас ведь есть несколько миллиметров в запасе, верно?
– Чем точнее, тем лучше.
– Мы ее теряем. На нулевом давлении долго не протянешь. Переходи к стволу мозга.
— А я чем, по-твоему, занимаюсь? Раздался жуткий звук дрели, сверлящей кость.
— Есть, есть. Отлично.
— О'кей, – сказал Барнаби. – Теперь пусти меня. Что тут у тебя?
– Все резервные копии уже сделаны. Последняя – три недели назад. Это более девяноста девяти процентов личности. Я вообще не понимаю, зачем надо было тащиться сюда за…
– Это часть сделки, Джефф. Нам нужно всё.
– Но это же сплошная боль! Боль и страдание. Может, она и не захотела бы это помнить, если бы могла попросить. В конце концов, мы могли забить ей одни только события, без этой боли.
– Какой же это опыт, если он лишен боли?
– Господи, Барнаби! – воскликнул Джефф. – Кончай философствовать. Здесь тебе не спальня первокурсников.
Через столовую я прокрался к двери. Пахнуло чем-то резким и сладким – лишь позднее я понял, что это был запах жареных на гриле бараньих ребрышек.
Мама лежала на кухонном столе, голая. Кожа ее вздулась, вены выпятились, а все тело было покрыто шрамами. Я никогда не видел ее голой, даже до болезни, и теперь смотрел, как завороженный. Потом мне стало стыдно – дико, до тошноты стыдно, но в тот момент я не мог оторвать от нее глаз. Большие груди торчали вертикально вверх, несмотря на то, что живот, бока и бедра обвисли. Я был еще слишком мал, чтобы понимать, насколько это странно, но из-за того, что ее грудь так торчала, я не мог оторвать от нее глаз.
Голова мамы была запрокинута назад. На секунду мне показалось, что у нее отросли длинные волосы, которые собраны в хвост на затылке. Но волос у нее не было, об этом позаботилась химиотерапия. А из маминого затылка торчал толстый кабель.
Пискнул какой-то прибор.
– Джефф! Кажется, кто-то очень беспокоился насчет ее давления… Джефф вытащил что-то из-за уха и с размаху воткнул в грудь моей матери.
– Очень изящно, – проворчал Барнаби. – Хочешь искромсать на кусочки всю сердечную мышцу?
– Еще несколько минут – и это тело уже не понадобится. Должно быть, заслышав какой-то шум, Барнаби поднял глаза и увидел меня.
— Это еще что такое?!
— Что вы делаете с моей мамой?! – выкрикнул я. Джефф глянул на Барнаби поверх очков.
— Ты что, не проверил, дома ли ребенок?
— Его не было в записях! Идиоты…
Я бросился бежать. Споткнулся о провода, протянутые через всю кухню, рванул заднюю дверь и, протаранив москитную сетку, выбежал во двор. Ночь ударила мне в лицо, влажная и жаркая. Я босиком помчался по мокрой траве.
Барнаби бежал за мной – я слышал за спиной его пыхтение и топот. Он почти нагнал меня, но я сумел увернуться, обогнул изгородь и, тяжело дыша, забежал за гараж. На дорожке был припаркован мини-вэн, из открытых дверей которого змеились провода, а маленькая антенна смотрела в сверкающее звездами небо. В нескольких соседних домах виднелись огоньки, но улица оставалась пуста, и никто в округе понятия не имел, что здесь происходит.
Сильная рука схватила мое запястье. Мы оба повалились на траву, но Барнаби оказался сверху. Я брыкался, лягался, вопил… За шумом кондиционеров никто из соседей меня не услышал.
– Малыш, пойми, они нам ничего не сказали. – От Барнаби пахло бараньими ребрышками. – Или она им сама не сказала.
— Кто?
— М-м… Полагаю, твоя мама. Она ведь твоя мама, верно?
— Она умирает! Что вы с ней…
— Она будет жить вечно, малыш. Вечно. Подумай об этом.
Для меня уже больше ничего не имело смысла. Мне даже не казалось странным, что я лежу на соседском газоне, придавленный каким-то толстым коротышкой, провонявшим соусом для барбекю, смотрю вверх, на несколько видимых из этого положения звездочек, и слушаю, как лает чья-то собака – просто так, непрерывно и бестолково.
– Она что, ничего тебе не сказала? – его голос стал напряженным.
– Она подписала с нами договор, когда заболела. Медицинские прогнозы были не самые благоприятные, верно? Не стоит притворяться, будто это не так. В смысле, когда твоя печенка сгнила… притворяться бессмысленно, верно? Это просто чушь. Ерунда…
Он мог бы еще долго перечислять синонимы слова «бессмыслица», если бы я не заорал: «Это вы ее убили!» – и не попытался его ударить.
И мне это удалось. Позже, вспоминая то, как я вел себя тогда и что думал, только этим ударом я мог по-настоящему гордиться. Он охнул, и я почувствовал, как он весь напрягся. Он был в ярости. Что ж, тем лучше. Он мог бы вышибить из меня дух, не сходя с места, что было бы просто замечательно. По крайней мере, это было бы достойным оправданием тому, что я не смог спасти маму.
– Она сама нас попросила. – Его дыхание обдало мое ухо жаром.
– Откуда-то узнала про нас и пришла. Она все понимала. Что это единственный путь. Единственный выход.
– Что… вы… сделали? – всхлипывая, спросил я. – О чем она вас попросила?
Одна из светящихся точек, которую я принял за звезду, оказалась самолетом. Она проползла по небу и исчезла.
— Чтобы ее отсканировали. А потом загрузили заново. Видишь ли… не знаю, как тебе это объяснить…
— То есть отсканировать ее личность и скопировать на другой носитель? – догадался я.
— М-м… Да, пожалуй, можно и так сказать.
— И она будет жить вечно?
— В том-то вся суть. – Он немного ослабил хватку и одобрительно похлопал меня по плечу. – А ты сообразительный парень.
— Я читал об этом, – сказал я. – Но к чему тогда вся… секретность?
– Понимаешь, нынешняя технология… гм-м… еще не слишком развита, так сказать. В том смысле, что большую часть этой машине-рии состряпали мы сами. Нет, ты не думай, в теории все путем. Это, конечно, эксперимент, но эксперимент оправданный. Мы, так сказать, бета-тестеры. Но поди попробуй получить официальное разрешение в Управлении медицины! Крупные компании давно прибрали это дело к рукам, чтоб им пусто было…
– ЧТО ВЫ СЕЙЧАС СОБИРАЕТЕСЬ ДЕЛАТЬ?! Он отвернулся.
– Это считывание с разрушением данных, понимаешь? Чтобы вытащить всё до последнего, все воспоминания, нужно разобрать на части синапсы…
Он еще держал меня, но уже не так крепко. Он думал, что я успокоился и готов подыграть им, позволив сделать свое дело.
– Эй!
Но было уже поздно. Я вырвался и помчался к дому.
– Мама! Мамочка!
В дверях показался Джефф, волочивший за собой тяжелую тележку с оборудованием. Рубашка его пропиталась потом. Он взглянул на меня, когда я пробегал мимо, но, видимо, слишком устал, чтобы хоть как-то среагировать.
