Он ткнул пальцем в рассыпанные по кровати грязные засохшие сорняки – едва увидев их, Лидия тут же бы все выкинула. Марвин с трудом сглотнул, вытер нос рукавом и попытался унять слезы.
– Их, правда, трудно найти. Не знаю, может, они уже старые… Но они всегда так выглядят. А теперь не работают…
И он снова завыл. Энжи сказала, что и доктору Джону Ди, и Уил-лоу было бы за него стыдно, но и это не помогло.
Она села рядышком, обняла его и, пригладив растрепанные вихры, сказала:
— Ладно, давай подумаем. Может, трава силу потеряла, может, загвоздка в чем-то другом. Ты все делал, как в тот раз, когда ходил за Миледи?
— Кажется, да, – голос у Марвина был тоненький и жалобный, совсем не похожий на его обычный низкий рокот. – Но я совсем запутался, Энжи. Я ничего уже не понимаю. Все так перемешалось, я ничего не помню.
— Хорошо, – сказала Энжи, – хорошо. Давай начнем с самого начала? Я помогу тебе. Ты попытаешься сделать все, что помнишь, что знаешь, про то, как двигаться во времени, а я буду за тобой повторять. Сделаю в точности как ты скажешь.
Кивнув, Марвин снова вытер нос. Они сели по-турецки на полу, и Марвин добыл откуда-то грязный коробок спичек, который всегда носил с собой – на случай фейерверков. Следуя его указаниям, Энжи сложила крошащиеся сорняки в блюдечко Миледи, а брат их поджег. Или попытался, потому что они не вспыхнули, а задымились и запахли затхлой пылью, так что Энжи с Марвином тут же расчихались. Прокашлявшись, Энжи сказала:
– В прошлый раз тоже так было? Марвин не ответил.
Был один момент, когда Энжи показалось, что заклинание вот-вот сработает. Комната вокруг расплылась (ладно, чуть-чуть расплылась), и Энжи услышала далекие неясные звуки. Но когда клубы дыма развеялись, они все еще были в четверге… Оба сразу это поняли.
– Ладно, попытка не пытка, – сказала Энжи. – А как насчет сосредоточенности, про которую ты говорил? Может, у тебя мысли скачут? Может, ты какие-то слова не так произнес? Подумай, Мар-вин.
– Я думаю! – Марвин уже готов был опять расплакаться, но не сделал этого, а медленно сказал: – Что-то не так, но дело не во мне. Нет, не во мне. Что-то не пускает… – Он внезапно повеселел. – Может, нам за руки взяться? Ведь теперь нас двое. Надо попробовать.
Они попытались, держась за руки, а потом еще раз, сидя в пентаграмме, которую выложили скотчем на полу, – Энжи видела такое в «Баффи – Истребительнице вампиров» (хотя Марвин сказал, что это ничего не даст), – а затем еще раз с травами в особом порядке, который, как показалось Марвину, он вспомнил. И еще раз, когда заклинание произносила Энжи, после того как Марвин ее натаскал, – на маловероятный случай, что его собственный голос сел или что он неверно произнес какое-то слово. Ничего не помогало.
Марвин сдался раньше Энжи. И внезапно, пока она на свой страх и риск пробовала заклинание (самый последний раз, и некоторые слова словно бы нагрели ей рот, когда она их произносила), он несчастным клубочком свернулся на полу, постанывая:
– Нам конец, нам конец, нам никогда из четверга не выбраться! Энжи понимала, что перед ней просто перепуганный мальчишка, но ей самой было страшно, и каким облегчением было бы дать ему пару затрещин и наорать на него. Но вместо этого она попыталась, как могла, утешить брата:
– Он за нами вернется. Не может не вернуться. Тут Марвин сел, протирая кулачками глаза.
– А вот и нет. Ему не обязательно за нами возвращаться. Разве ты не поняла? Он знает, что я ведьма, как и он, и просто оставит меня здесь, чтобы я ему не мешал. Извини, Энжи, прости меня!
Энжи почти никогда не слышала этих слов от Марвина, и уж точно в одном предложении.
– Для этого еще будет время, – сказала она. – Просто интересно… как, по-твоему, удастся нам привлечь папино или мамино внимание, когда они вернутся домой? Как, по-твоему, они сообразят, что с нами случилось?
Марвин затряс головой.
– Ты меня не видела, а ведь я все это время был там. Я тебя видел и вопил изо всех сил, но ты даже не заметила. И они тоже не заметят. Мы ведь не в нашем доме, мы просто здесь. И всегда тут будем.
Энжи собиралась уверенно рассмеяться, чтобы подбодрить и себя, и брата, но вышла у нее, скорее, икота.
– Нет. Ну уж, нет! Не собираюсь я всю жизнь провести в твоей дурацкой комнате. Попробуем это нелепое колдовство еще разок… а потом я… я еще что-нибудь сделаю.
Марвин, казалось, хотел спросить, что еще она может, но осекся, и это было к лучшему.
Они испытали заклинание еще разок, и еще разок, и еще. Проделали всеми возможными способами, какие только пришли им на ум, разве только на голову не вставали, впрочем, им и это, наверное, не помогло бы. То ли травы Марвина потеряли свою силу, то ли Мар-вин просто забыл ключевую фразу – они не могли даже уловить хрупкое ощущение перемены, какое пришло в первый раз. Снова и снова они открывали глаза и оказывались в прошлом четверге.
– Ладно, – сказала наконец Энжи.
Встав, она размяла затекшие ноги и начала вышагивать по комнате, теребя в пальцах парочку бесполезных сорняков.
– Ладно, – повторила она, остановившись на полпути между дверью и окном, лицом к маленькому комоду Марвина. Из одного ящика торчала штанина пижамы.
– Ладно, – сказала она в третий раз. – Пошли домой. Марвин сидел, подтянув к груди коленки, обхватив их руками и прижавшись к ним лбом. На ее слова он даже головы не поднял.
— Пошли, Марвин, – сказала Энжи чуть громче. – Тот коридор, проход, туннель… ну, не важно… он закончился ровно там, где я сейчас стою. Вот сюда El Viejo меня притащил, отсюда он исчез. Здесь проход.
— Какая разница, – заскулил Марвин. – El Viejo… Так то он! Так то он!
Вот теперь Энжи утратила остатки терпения. Решительно подойдя к брату, она рывком поставила его на ноги и потащила к нужному месту, словно к картине в музее.
— А ты Марвин Люк, великий и ужасный, самый могущественный колдун в городе! Ты сам так говорил. А если бы ты не был таким, тебе и в голову бы не пришло здесь застрять. Тебе только девять лет, а ты его за пояс заткнешь, и он это знает! Поправь повязку и отведи нас домой, братишка! – Она игриво его подтолкнула. – О, прости меня! Я хотела сказать, о Великий!
— Вовсе не обязательно так меня называть. – У Марвина подкосились ноги, и он буквально повис на ней мертвым грузом отчаяния. – Я не могу, Энжи! Не могу вернуть нас домой. Извини…
Правильно было бы (и Энжи сама это знала) броситься его утешать: взять в ладони его холодную мокрую мордашку и сказать, что все уладится, что скоро они будут есть промасленный попкорн в его настоящей комнате в их настоящем доме. Но она тоже была на пределе, а попытки разыгрывать ради него храбрость лишь подталкивали ее к грани отчаяния. И не глядя на брата, она рявкнула:
– Не собираюсь я помирать в прошлом четверге! Я уйду отсюда так же, как он сюда пришел. Хочешь – иди со мной, не хочешь – твое дело. Но одно тебе скажу, Гуталакс, оглядываться я не стану.
Она шагнула вперед и решительно пошла к красной пижамной штанине…
…И в густую сладко пахнущую серость, которая тут же забила ей рот и нос, глаза и уши так плотно, что она отчаянно замахала руками, потеряв всяческую ориентировку в пространстве, понятия не имея, куда направляется, тонула в сером сиропе, как бабочка или пчела. Однажды ей показалось, что она слышит голос Марвина, и позвала его:
– Здесь! Я здесь!
Но больше она его не слышала.
А после, между одним шагом и другим, серость вдруг пропала, оставив по себе лишь легкую влагу на коже; исчез даже тошнотворно сладкий привкус во рту. Энжи опять очутилась в туннеле времени, узнала его особый затхлый запах: чуть похожий на аромат от пепла давно погасшего костра или от луны, если бы луна чем-нибудь пахла. Эта мысль ее рассмешила, хотя сейчас она не видела ничего, как и тогда, когда ее тащил под мышкой El Viejo. Она даже не могла разглядеть землю или пол под ногами, знала только, что это,
