когда я жила в старом доме.
Похоже, госпожа Фани была малость не в себе и слабо представляла, какие бездны и выси отделяют ее от «старого дома».
– В детстве он был шалун. Соседи даже жаловались иногда, особенно пани Гражина, эта важная полька. Дети прозвали ее пани Вра-жиной, и, прости Господи, я всегда смеялась – до того это было похоже. Она терпеть Грашека не могла. Говорила, что он повесил ее кошку – подумайте только, наплести такое. Все потому, что Грашек не здоровался с ней на лестнице. Ну, так он не знал польского. Нельзя же требовать от мальчика, чтобы он выучил чужой язык только затем, чтобы здороваться со сварливой старухой.
Да, он родился в шестьдесят третьем. Помню, он был таким маленьким, врачи в больнице сказали – не выживет. А мой муж Ладош был еще жив тогда, сдвинул брови вот так и говорит: как не выживет? Мой сын будет богатырем! И он был прав, бедный, бедный, он так и не увидел, каким красивым мальчиком вырос наш Грашек.
В девяносто шестом? Нет, не скажу, что он особенно изменился. Он всегда был славным, а что иногда дрался с соседскими мальчишками – ну, так все дети дерутся. Хотя постойте… Да, вспомнила. Пани Гражина перестала жаловаться. Да-да, она пришла ко мне и так и сказала: «Ах, ваш Грашек такой вежливый мальчик. Встретил меня на лестнице и поздоровался, так и сказал: «Дзень добжи, пани Гражи- на!» А я ей: «Видите, я вам говорила!»
Ксения Йововиц работала в кафе. Как и у госпожи Йововиц, здесь никто не смутился моей просьбе опустить жалюзи. Посетители как ни в чем не бывало продолжали пить свой кофе и листать утренние газеты. Странно, насколько здесь все были спокойны – у нас и духу бы не осталось, стоило хоть издалека заметить эмиссара света. Хозяйка кафе любезно улыбнулась и сказала, что Ксения поговорит со мной в подсобной комнате.
На этом, впрочем, приятности и кончились. Ксения была явно не рада меня видеть. Эта худенькая женщина (как, работая в пекарне, она сохранила такие хрупкие формы?) с бледным лицом и блестящими кудрявыми волосами беспокойно прятала руки под фартуком и старалась не смотреть мне в глаза.
– Грашек? Вы ведь не хотите… вы ведь не можете его забрать?
Я посмотрел на высокий лоб с желтоватыми тенями у висков и решил быть честным.
– Пока никто никого не забирает. Мне надо кое-что узнать о вашем муже… О бывшем муже. Вы ведь развелись незадолго до того, как он погиб?
Ксения кивнула. Глаз она так и не подняла.
– Мне хотелось бы узнать почему. Согласитесь, это странно. Ему как раз в тот момент нужна была ваша поддержка. Кроме того, он сделал такую оглушительную карьеру. Неужели вам не хотелось разделить его славу?
Ксения мяла передник, терзая посыпанную мукой ткань.
— Почему? Что произошло? Он плохо относился к вам, избивал или…
— Что вы!
Женщина наконец вскинула глаза – карие, спокойного каштанового цвета. Морщинки в углах были едва заметны.
– Наоборот.
Я ободряюще улыбнулся и спросил как можно мягче:
– Наоборот? Что вы имеете в виду? Губы Ксении задрожали.
– Видите ли. Вы, наверное, знаете… Да, он бил меня. Тогда, еще до… До того, как он вернулся в город, до начала войны. У нас должен был родиться ребенок. Мальчик. Нет, я не виню его, я просто поскользнулась…
Я ушам своим не верил. И это герой, праведник, почти святой?
– Но, знаете, все изменилось. Когда он вернулся, он стал совсем не таким, как раньше. Ласковым. Добрым. Он дарил мне цветы, водил в театр. Мне было очень хорошо, правда… Только…
Я ободряюще кивнул.
– Только он не был Грашеком.
Маленькая женщина вынула руки из-под передника, закрыла лицо и расплакалась.
– Нам правда нужен этот адрес?
Я ни черта не видел под полотенцами и одеялом. Мой маленький возница подергивал за веревочку. Голос его звучал растерянно.
— Да. А в чем дело? Что там такое?
— Это высокий белый дом. Очень красивый, только он за забором.
— Ты видишь ворота?
— Да, большие золотые ворота. Рядом с ними стоит ангел.
— Кто?!
— Ангел. У него белые крылья и длинный меч. И он смотрит на нас.
— Так… Пошли-ка отсюда.
И снова я сидел на диване, и снова с полотенца капала на пол вода. Голова у меня немилосердно болела. Напротив, за столом, угрюмо хмурился Микаэль.
– Вы нарушили все возможные полномочия. Сегодня же вечером я вас доставлю обратно.
– Как бы не так, дружок.
Слова давались мне с трудом. Лицо распухло. Я и не подозревал, что зловредный свет достанет меня даже под слоем тряпок.
– Я вам не дружок. А то, что вы сделали с моим сыном…
Тут мое терпение лопнуло. Я вскочил. Полотенце шлепнулось на пол. На секунду мне показалось, что Микаэль испуганно подается назад – но нет, это просто комната качнулась в моих глазах. Я устало опустился на тощие диванные подушки.
– Что я с ним сделал? Нет. Что вы с ним сделали. Парень готов на все, чтобы увидеть мать. Он готов заключить сделку с дьяволом, черт побери! А вы кормите его байками о терпении и справедливости. Не всем быть святошами, защищающими любого убогого и калечно-го, любого дешевого крикуна – но не способными помочь собственной жене и ребенку. Нет, вы лучше будете шкандыбать на своих дурацких костылях, будто ей в Чистилище от этого легче…
В первый раз я увидел в его глазах боль, живую человеческую боль. Неужели даже у этой Немезиды с костылями есть сердце?
– Вы не имеете права…
Он поднес ладонь ко лбу. Я испугался, что ему станет плохо. Ми-каэль слабо отмахнулся от моей попытки поддержать его и налил в стакан воды. Рука у него дрожала, стекло звякало о стекло. В гра-финной пробке плясали электрические зайчики.
— Чего вы хотите?
— Я хочу допросить Йововица по нашим правилам. Не отворачивайтесь. Вы знаете: по-другому мы не добьемся правды. Я хочу понять, что случилось в Градовцах в тот день, почему Йововиц и другие так изменились, почему, наконец, их держат у вас под охраной. Если вы знаете ответ, лучше скажите мне сейчас. Потому что я сегодня вечером уйду, но вместо меня пошлют другого, третьего, сотого, пока мы не узнаем истину. И вам не будет покоя.
Статуя Немезиды опустила стакан на стол и, помедлив, кивнула.
Сегодня Йововиц выглядел гораздо более изможденным. Возможно, его утомили поездки. Светловолосая голова опиралась о спинку инвалидного кресла. Кадык остро торчал на тощей шее, напоминая застрявший в плоти обломок стрелы.
– Что вы хотите со мной сделать?
Микаэль, стоящий за его креслом, вздрогнул. Даже мне стало не по себе от этого усталого голоса.
– Ничего страшного. Вам не будет больно. Просто смотрите мне в глаза.
Он покорно кивнул.