«Ну, скажем, перевести через разделительную линию или подарить точную карту линий?»
«Мы не прислушиваемся к таким просьбам».
«Значит, они были?»
«Наверное».
«Остальные утверждают, что бегут с Территорий из-за болезней и голода. Ты можешь это подтвердить?»
«Это любой может подтвердить. Я имею в виду сотрудников Станций. Еще остальные жалуются на нарушение их прав».
«Прав? Каких именно?»
«Ну как? Права человека. Они общеизвестны».
«Вот именно» – человека! А речь идет об остальных!»
«Попробуйте сказать им такое. Психически они крайне не уравновешены».
«Значит, ты считаешь, что Права человека должны соблюдаться на всех Территориях?»
«Ничего это не значит. Я никогда не задумывался над этим. Но с другой стороны, почему бы и нет?»
«Это кажется тебе справедливым?»
«Мы братья. Мы все от одного корня».
«Значит, права остальных должны защищаться так же решительно, как защищаются права всех свободных граждан Есен-Гу?»
«Не вижу в этом противоречия».
«Разве такой подход не будет мешать развитию общества?»
«Конечно нет. Общество состоит из отдельных людей. Защищая их права, мы защищает общество в целом».
«Где вы видели, чтобы желания одного конкретного человека полностью совпадали с желаниями окружающих его людей? Всегда возникают противоречия».
«Пусть этим занимаются законники».
«У тебя что, две жизни?»
«Бросьте. Я просто так говорю. Вряд ли даже Нацбез так плотно контролирует будущее».
Как-то это не походило на допрос.
Некая искусственность вопросов мешала Гаю.
«…чтобы реализовать возникающие желания, надо их узаконить. Это известно. Надо сделать личные желания общими. Так в свое время узаконили туффинг. Став статьей Закона, личное желание сразу приобретает права, выполнение которых обеспечивает государственная машина. Твои личные желания сразу становятся общими, присущими многим. Наверное, слышал о лоббировании? Оно всегда являлось главным инструментом политики. Попавшие на высшие этажи власти не сильно-то желают покидать эти этажи, сам знаешь. Вот тут и начинается игра. Если ты действительно хочешь навязать обществу свои желания, прямо объявляй, что, придя к власти, непременно выполнишь желание каждого гражданина. Обман? Возможно. Но только такой подход окупается».
«Зачем вы мне это рассказываете?»
«Понимание приходит не сразу. Разве у остальных не так?»
«Не знаю. Не разговаривал с ними на эту тему. Меня это не интересовало».
«Но ты общался с остальными. Беседовал с ними. О чем ты беседовал с ними?»
«Не помню. О какой-нибудь чепухе. Самые обыкновенные разговоры».
«Кто это подтвердит?»
Три последующих абзаца были заклеены.
Не такие уж великие тайны, с некоторым раздражением подумал Гай.
Неопытность санитарного врача, валявшегося после допроса на синем, казавшемся чистым полу, неприятно его отталкивала. Вопросы и ответы как-то не стыковались с ужасным видом обеспамятевшего человека. К тому же, в камере нехорошо пахло. А заклеенный скотчем текст мог означать одно: Ким Курагин действительно назвал какие-то имена. А значит, попался.
5
В кабинет Дьердя они поднялись в лифте.
Здесь пахло острым соусом, в углу зеленела искусственная пальма.
Конечно, кабинет был невелик, но он полностью принадлежал Дьердю. В общем-то редкость, если отвлечься от мысли, что находишься в стенах Нацбеза.
– Чего вы добиваетесь от этого парня?
Дьердь молча указал на просмотровую приставку.
Выглядела приставка непритязательно, но имела отдельный выход в Сеть и автоматически фиксировала дату, время, имя пользователя, все прочие необходимые детали. Дьердь открыл пароль и отошел к столу. Этим он давал понять, что все здесь к услугам биоэтика.
Файлы, впрочем, оказались всего лишь служебными отчетами Кима Курагина.
Собственно говоря, Гай не видел нарушений, которые Давали бы право следователям применить к санитарному врачу столь жесткие методы. Ну да, поддался человек слабости, волне объяснимой, кстати. Пожалел уродов или сделал что-то такое, что было принято свидетелями за его слабость. Ну, вел разговоры с
Ах, Мутти, далеки мечты от действительности!
– Мои ребята умеют разговорить любого, – как бы в пространство сказал Дьердь, раскрывая серую папку без каких либо обозначений на синей крышке. – Они профессионалы в своем деле. И хорошие психологи. Не следует думать, – стрельнул он холодными зелеными глазами в сторону Гая, – что Нацбез держится на кулаках. Легкий намек, почти незаметный. Чаще всего этого достаточно.
Он откинулся на спинку стула и в зеленоватых глазах вновь проскользнула тень затаенной опасности.
– Этот тип, – он имел в виду Кима Курагина, – чего-то не договаривает. Личное общение с уродами всегда выражение тех или иных чувств. Мы смотрим на это так. Сегодня говоришь с уродкой, завтра спишь с ней. А потом в лесах появляются уроды, организм которых освежен кровью со стороны.
Ну да,
Перед Гаем вновь легли распечатки.
Знакомая знаковая система, четкое распределение строк.
Казалось, схватываешь все сразу. Но даты на документах стояли семилетней давности.
«10 час. 30 мин. – объект наблюдения вышел из дома.
10 час. 37 мин. – объект наблюдения вошел в винную лавку. Вышел с упаковкой критского вина. Спустился по эскалатору в бистро «Зодиак». В бистро находилось семь посетителей и хозяин. Человек за отдельным столиком опознан нами как издатель Цвиль. Обсуждались условия публикации будущей книги. Цвиль особо настаивал на выделении мотива крыс. Действие книги должно происходить в городе, в котором нет ни одной крысы. «Эта деталь наделает шуму». (Записано дословно). «Здоровые люди будут рады прочесть о таком городе». – «Некоторые кретины, Цвиль, все равно выглядят здоровее нас с вами. Тот же секретарь Комитета биобезопасности Ингвар Боке. Или чиновники Политисполкома. Или вспомни биоэтика Алдера. Это он выступил в Совете, требуя уравновешенного подхода к Референдуму. Типичный обыватель, путающий будущее с ушедшим днем. Такие, как он, мешают чистке». (Записано дословно). – «А Права человека?» – «Это тоже тема для кретинов и обывателей. Что-то вроде прав сексуальных меньшинств. Сам по себе биологический гомосексуализм всегда бессмыслен, скажем так, игра природы. Он ведет к репродуктивной элиминации, поскольку обусловлен полиаллельными особенностями генотипа. (Записано
