— Ты дома не сидишь, ездишь, — она блеснула темными узкими глазами, — женщина одна. Ваши женщины не умеют ждать.
— Ну, между взрослыми людьми всякое бывает, Уля.
— Возьми меня с собой, — теперь она стояла, отстранившись, но дышала часто и неровно, точно после долгого бега. — В большой город. Я все, что хочешь, сделаю. Хочешь, гнездо красной утки покажу?
В город? И куда он денет девчонку, у которой еле-еле неполное среднее, и то сомнительное? Пристроит на рабфак? Там вроде дают общежитие... Понятно, что с этим Рычковым ее оставлять нельзя, но... надо же, красная утка... нет уж, красных уток с него определенно хватит. Добраться бы до лагеря, а там — свернуть палатки и домой. Может быть, пока он болтается в этой глуши, Пилипычу уже натаскали всякого зверья. Пилипычу временами удивительно везет, он способен обнаружить новый вид геккона, просто перевернув камень.
— Ну и где оно? — спросил он нехотя, просто потому, что молчание слишком уж затянулось и в утихающем свисте ветра было слышно только ее горячее быстрое дыхание. — Где твое гнездо?
— Там, — сказала она неопределенно, показав рукой куда-то вбок.
— Там же пустыня... какие утки?
— Красная утка живет в пустыне. Ты не знал?
Он покачал головой.
Красная утка в пустыне? Бред... Хотя, с другой стороны... Наверное, потому ее и не удавалось добыть после того, случайного экземпляра. Кто мог подумать, что она обитает в пустыне? Искали на озерах, по берегам рек...
— Боам стихает, — сказала она.
Он и сам слышал, что свист ветра умолкает и мелкие камни уже не колотят в стену пещеры...
Она отряхнулась, как птичка, вновь подбежала к нему, схватила за руку и потянула к выходу.
— Надо сейчас! Скорее! Потом они придут!
— Кто придет? Зачем?
— Похоронить тебя! Ты сильный. Сильным удача. Пришел боам. Помешал им. Сейчас они выходят из домов. У нас есть время!
В этом страшном месте, рядом с мертвой коброй и черепом неизвестного человека у входа, рядом со свихнувшейся девчонкой (быть может, семья поспешила от нее избавиться именно потому, что девочка тяжело и неизлечимо больна?) он чувствовал себя, точно в ловушке, но идти за сумасшедшей, потакая ее капризам, ему тоже не хотелось. Он словно бы вовлекался в мир ее безумия — явление более распространенное, чем это принято полагать.
Тем не менее сидеть в пещере сейчас, когда боам стих, не было никакого резона.
Небо неожиданно очистилось и сейчас, черное, нависало над горами, над дальней пустыней, над черным, постепенно успокаивающимся озером, огромные страшные звезды отражались в нем, по черной воде бежали светящиеся дорожки, словно от дальних огней большого города, в тростниках всхлипывала и ворочалась какая-то птица.
Она продолжала тянуть его за рукав, в сторону от тропы, ведущей в деревню, вниз, по каменистой осыпи.
Куда она меня тащит? — растерянно подумал он. А если опять поднимется боам? Мы же пропадем, надо в деревню... Ну да, она навоображала себе что-то, какой-то зловещий заговор против советской власти, вредителей каких-то, наслушалась радио, бедняга.
— Почему ты называешь свою учительницу ведьмой? — спросил он на всякий случай.
Она пожала острыми плечами.
— У нее сила. И она посылает на смерть всех, кто приходит. Она говорит: пока жива, сюда никто не придет надолго. Ни люди с кобурами, ни те, которые разрывают горы... Никто. Но ты ее убьешь. Я покажу тебе гнездо красной утки, а потом ты вернешься и убьешь старуху.
— Я не убиваю старух, — сказал он, — я тебе что, Раскольников?
— Кто?
Ну да, Достоевского она вряд ли читала...
— Жил такой глупый человек. Он убил старуху топором.
— Зачем топором? У тебя есть ружье.
— Я убиваю только редких животных.
— Зачем? — спросила она, и он вновь затруднился с ответом. Опять объяснять про науку, про Зоологический музей? Да откуда ей вообще знать, что такое музей? И почему вдруг в нем хранятся чучела животных? Неожиданно сама идея подобного музея показалась донельзя нелепой ему самому.
Она отмахнулась узкой рукой.
— Ладно, это так... Надо уходить. Скорее. Только погоди, я наберу воды. Потом будет вода, но плохая.
Она отвязала от пояса кожаный бурдючок и присела на корточки. Там, где она коснулась воды, от берега пошла легкая рябь, и отражения звезд в черной воде зашевелились.
Какая же вода плохая, если эта — хорошая? Наверняка солоноватая, да еще полно всякой заразы, а у него даже нет котелка, вскипятить не в чем. Почти все снаряжение, чайник, котелок, запас патронов — все это осталось у Рычкова. Кто ж знал, что так обернется!
Вернуться без девчонки? Рычков его попросту прибьет. Притащить девчонку в деревню силой? Она не дастся. А если она и правда его убила? Кто его видел последним? И ведь все знали, что у него останавливался гость. И председатель, и выдра-народоволка! Ну и влип же!
Уля внезапно выпрямилась, несколько серебряных круглых капель упало с фляги и с шорохом всосалось в песок.
Заросли тростника пошевелились.
Он машинально скинул с плеча ремень «ижевки» и прицелился в темноту. Уля уже была рядом с ним, ее горячее дыхание обжигало ему предплечье.
Опять волк? Что он там вообще делает — почему не уходит? Быть может, там у них логово? Волчица со щенками? Волки предпочитают не нападать на людей, но если они защищают свой помет...
Или это барс? Тогда вдвойне непонятно, почему он не уходит. Барсы невероятно осторожны и не селятся в низинах.
— Стреляй! — горячо шептала Уля, словно просила о любви. — Стреляй же!
— Погоди, — сказал он сквозь зубы.
Сказки про кровожадных хищников — чушь. Не может быть, чтобы дикий зверь, если у него есть возможность убежать, вот так, сразу, ни с того ни с сего бросился на человека. Весной, когда полным-полно еды, когда везде шныряют мыши-полевки и обезумевшие от любви сурки стоят столбиками у своих норок.
Зверь прыгнул внезапно, черный на фоне черного неба, смутный силуэт, заслоняющий звезды, глаза сверкали во мраке, точно фосфорические зеркальца... Он почти непроизвольно передернул затвор. Вспышка на миг осветила оскаленную алую пасть, вдруг наполнившуюся кровавой пеной, белые зубы, что-то упало совсем рядом, упало и покатилось...
Он на всякий случай выстрелил еще раз, невпопад подумав, что может испортить шкуру. В новой вспышке он ярко и коротко увидел лицо Ули, она стояла, прижав ладонь ко рту, неотрывно и восхищенно глядя темными глазами.
Да что за день сегодня, подумалось ему, то кобра, то волчара!
Он чиркнул спичкой: пляшущий огонек осветил зверя, лежавшего, уткнувшись мордой в песок и береговой плавник, и вздрогнул, непроизвольно отступив на шаг. Зверь не был волком. Вернее, был не совсем волком.
«Непривычная форма тела лежащего у моих ног странного зверя и, главное, рыже-красная окраска его густого меха заставили меня предположить, что мне удалось добыть редчайший экземпляр местного неуловимого хищника — красного волка, а это до сих пор оставалось мечтой любого охотника-натуралиста.
