ружье и пожалел, что не прихватил с собой обыкновенный фонарь. Решившегося напасть смертника он не остановит, но отпугнуть может. Перспектива смерти редко пугала их, но боль останавливала.
Оставив Эллину, я направился к грунтовке, пролегавшей между полями отца и кустарником, поднявшимся на заброшенных пригородных землях. Идеальное место для засады. Но выбора у меня не оставалось. И я помчался по дороге так быстро и тихо, как только мог.
Я уже видел освещенную дверь моего дома, видел отца, стоявшего возле нее и вглядывавшегося во тьму, дожидаясь меня, и начал расслабляться — и тут трое людей выступили из тени ближайшего дерева. Я повернулся, чтобы бежать, но мне преградили дорогу другие люди.
Я навел ружье на женщину, стоявшую прямо передо мной. Она была полунага, слабые полоски свечения на коже выдавали следы инфекции, одолевавшей ее тело.
— Обними меня, — соблазнительным голосом простонала она. Стоявший возле нее мужчина со смехом принялся ее тискать; он был наг, как и большинство окружавших меня смертников. Вирус наделял их почти безумным желанием трогать других людей. Однако этого человека выделяли числа, вытатуированные на его груди и руках. Простые числа и основные пары, квадратные уравнения и знаменитая формула Эйнштейна e=mc2. Краска татуировки чем-то привлекала вирусы, поэтому цифры слабо светились, когда он двигался.
Я никогда еще не видел стольких терновых смертников сразу и невольно переводил ружье с одного на другого.
Но если я застрелю одного, другие схватят меня, прежде чем я успею дослать в ствол второй патрон. Один из смертников потянулся ко мне, однако татуированный отодвинул его.
— Прости, — сказал он. — На этой последней стадии вирус просто вопит в нас, особенно когда рядом незараженный.
Я кивнул, изображая сочувствие.
— Понимаю. Если вы перестанете преграждать мне дорогу…
Группа обступила меня плотнее.
— Во-первых, мне хотелось бы спросить о том терне, с которым ты не так давно разговаривал, — произнес мужчина.
— Это моя подруга. Я забочусь о ней.
Очевидно, человека с числами интересовало не это. Но прежде чем он успел задать новый вопрос, стоявшая возле него полунагая женщина бросилась на меня. Я выстрелил ей прямо в грудь, успев заметить хлынувшую кровь и свежую рану, а человек с числами закричал и попытался остановить остальных смертников, стремящихся схватить меня. Одного я сбил с ног прикладом, нырком ушел от другого и припустился бежать, когда кто-то схватил меня за правую ногу. Я повалился на землю, старясь дослать следующий патрон, однако смертники были уже совсем рядом.
Тут воздух распорол выстрел, потом другой, третий, Перекатившись, я увидел отца, стрелявшего по смертникам. Схватив собственное ружье, я пополз к нему. К тому времени, когда я успел перезарядить его, остальные смертники уже исчезли, последним я увидел человека с числами, исчезавшего во тьме. Подстреленные вопили на земле, пока их раненые тела пытались укорениться перед смертью.
— Пошли, — крикнул отец, хватая меня за руку и подтягивая к дому. — Их слишком много.
Мы побежали изо всех сил, но вопли и визг еще раздавались у нас за спиной, когда мы закладывали входную дверь. Убедившись в том, что смертники не атакуют дом, отец обхватил мое лицо обеими голыми руками и спросил, все ли в порядке.
— Они тебя не тронули? Кровью не забрызгали?
Я качнул головой, потрясенный вторым в жизни прикосновением отца. Он вновь спросил, не коснулся ли кто меня, но я мог думать только о тепле его рук на моем лице. Я попытался вспомнить, не тронул ли меня кто-нибудь из смертников. Тот, кто схватил меня за ногу, зацепил только брюки и ботинки. И я не видел на себе их крови. Но, может быть, кто-нибудь все-таки коснулся меня. Уверенности не было.
Крепко обняв меня, отец пробормотал молитву, а затем взял ружье.
— Моя стража — первая, — объявил он.
Снаружи доносились вопли: раненые смертники все укореняли свои проклятые тела в земле.
Солнце встало безмолвно, раненые терновые смертники действительно нашли свою смерть, когда вирус перестроил их тела в кремний и целлюлозу. Теперь, под солнцем, саженцы терна будут быстро расти и достигнут своей полной высоты за месяц-другой: тела их вместе с солнечным светом поглотит матрица в сто раз более эффективная, чем хлорофилл зеленого листа. Обходя дом, я принялся гадать о том, где же укрылись остальные смертники. Для заразившегося активным вирусом пребывание на солнце становится мучительной процедурой, отчего смертники избегают солнечных лучей и ярко освещенных улиц.
Отца мучило похмелье после вчерашнего. Он чувствовал себя виноватым, его продолжало тревожить, не подхватил ли я активный вирус от смертников или от его собственного прикосновения. Словом, он открыл наш сейф и извлек из него все скопленные деньги.
Мы поехали прямо в аптеку, где отец рассказал обо всем, что случилось.
— Вам надо сообщить об этом шерифу, — с сочувствием в голосе произнесла докторша, принимая купюры из облаченной в перчатку руки отца и пересчитывая их. Я знал, что у нас едва хватает денег на один-единственный анализ, так что о двух не было и речи.
Однако, к моему удивлению, она вернула отцу назад некоторую сумму и позвала меня на исследование. Отец его не проходил, хотя и коснулся меня. Я стал протестовать, но врачиха велела мне заткнуться и вести себя как подобает мужчине.
— Все шансы за то, что у вас будут одинаковые результаты, — пояснила она.
На обработку анализа уходило около четырех часов, поэтому мы с папой направились в контору шерифа. Алиса Коффи, занимавшая эту должность, уже слышала о том, что в окрестностях бродит целый сонм терновых смертников.
— Известия об этом передаются службами безопасности последние несколько месяцев, — сказала она. — Группы смертников проходят через наш регион, нападая на все мемориальные рощи, которые встречаются по дороге. Очевидно, среди них возникло какое-то учение, проповедующее греховность таких рощ, однако конкретную цель их действий определить трудно.
Шериф предложила нам на время перебраться поближе к городу, но отец ответил ей, что все будет в порядке.
Отъехав в город, мы до полудня работали в мемориальной роще, а затем опять возвратились к аптеке. Я пытался оставаться спокойным, пока мы сидели и дожидались выхода доктора, но нутро мое стиснуло так, что я едва мог дышать. Когда она сказала, что все в порядке, меня так затрясло, что отцу пришлось помочь мне подняться на ноги.
Понимая, что мне нужно немного побыть одному, отец решил закончить работы сам. Я подъехал к дому Шоны, желая с кем-то поговорить, однако ее мать одарила меня подозрительным взглядом и сказала, что Шона отправилась за покупками. Тогда я поехал домой. Возле полей лежали тела смертников. Они походили на скукожившиеся мумии, из каждого иссохшего тела к солнцу пробивался полуметровый серебряный побег.
По-прежнему нуждаясь в собеседнике, я отправился к Эллине, однако там меня ожидала картина, для которой просто не было слов.
Ствол Эллины был порублен, почти все ветви ее погибли. Оставались живыми только единственная веточка, прикрепленная к короткому обрубку ствола, и торчавшие из земли корни.
Пригнувшись, я осторожно уколол палец об один из уцелевших шипов. Эллина немедленно возникла в моей памяти — расплывчатая, в лихорадке, но живая. Сперва она не смогла вспомнить, кто я такой, но, получив воспоминания из своей уцелевшей ветви, улыбнулась. Она сказала, что смертники напали на нее ночью; они рубили ее на части и веселились, укалываясь о ее иглы.
Я росился домой за инструментами, и, вернувшись, старательно выкопал корни Эллины, царапая лопатой ее выбеленные солнцем кости. Обернув остатки терна влажным мешком, я перенес ее в оранжерею позади нашего дома.
Остаток дня я провозился над Эллиной, и возвратившийся домой отец присоединился ко мне. Мы
