Основное внимание здешнего народца сосредоточилось для разнообразия на мне, а не на прелестях Оддни. Меньше легкомыслия? Нет, в большем почете прошлое. А что же я, Первый Челомат, Дивный Мистер Зед? Насколько я понял Вейяда и Аруэ, в Риме двадцатого века примерно так принимали бы Иисуса, воскресшего ради торжественного шествия по улицам.
Вообразите в подобной толпе местных безбожников, которые, трепеща, ломают голову над тем, во что уверовать и в чем покаяться.
Место, куда нас привезли, напоминало огромный банкетный зал с такими громадными дверями, что, проходя в них, мы лишь слегка ссутулились, и с таким высоким потолком, что нам удалось выпрямиться в полный рост. Мебель титаниды сдвинули к стенам и середину пола слой за слоем устлали тонкими покрывалами размером с детское одеяльце, зато мягкими, достаточное же их количество в сборе обеспечивало вполне сносное место для отдыха.
Аруэ сказала:
— Полагаю, вы оба голодны? Хлебосольство зейянцев печально известно.
Я рассмеялся, Оддни тоже. Это удавалось ей лучше и лучше; все человеческое давалось ей легче день ото дня. А однообразная, пресная страстность, страстность-послушание… Невелика хитрость воображать, как славно жить с женщиной, покорной во всем, — пока не встретишь ту, которая знает, чего хочет, и поступает по своему усмотрению, и тогда выясняется, что в конечном счете именно это тебе и нужно.
Я начинал припоминать, какой была жизнь в дни оны.
Оказалось, обед — это большие плоские блюда с дымящимися ломтями жареного мяса (среднего между говядиной и курятиной и, пожалуй, слегка отдающего страусятиной, хотя я не пробовал ее так давно, что припоминал весьма смутно), щедро сдобренного чем-то пряным, острым, зеленым. Среди овощей попадались кругляши не крупнее стеклянного шарика (неправдоподобная помесь печеного картофеля с брюссельской капустой), застывшие в горячем прозрачном желе, которое на языке отчасти напоминало дешевый маргарин и чуть больше — «Кей-Уай», джонсон-и-джонсоновскую смазку для интима.
Я умял все без разбора, подчистую, и стал следить, как ест Оддни: чрезвычайно изящно, не торопясь, восторженно смакуя каждый новый вкус, каждое новое ощущение. Впервые в жизни живая? Трудно сказать. Трудно спросить. А сколько ей лет? Я мысленно вернулся к той ночи, когда ее в первый раз доставили к порогу моей спальни. Два года? Или чуть больше? Боже. Я представил себе, как она очнулась в инкубаторской вакуоли. Примерно так просыпаются в затопленном кровавой слизью гробу…
Каково ей было?
Почему я боюсь спросить? Я не раз становился свидетелем таких пробуждений; я знаю, на что это похоже; я наблюдал, как клоны ведут себя, впервые увидев свет. Наблюдал изумление, смятение, растерянность.
Думаю, если спросить, она расстроится. Боюсь, она вспомнит, как ее привели под дверь моей спальни для ритуального насилия и принудительного оргазма, вспомнит ужасную наездницу в своем сознании, мое блаженство — источник ее воли к жизни.
Оддни подняла на меня сияющие глаза, утерла тыльной стороной руки блестящие губы и улыбнулась.
— Меня всегда удивляло, — сказала она, — с каким нескрываемым удовольствием вы едите. Теперь я начинаю понимать.
После обеда нам принесли что-то вроде использованных малярных ведер и наполнили их, сливая туда целыми бутылями шипучку с мерзостным вкусом дешевого мускателя, разбавленного хинной водой; пока мы освежались этим пойлом, титаниды установили проектор, и тот вытолкнул в воздух перед нами куб туманного света, заполненный объемными изображениями.
— На обратном пути с Юпитера, — сказал Вейяд, — я вкратце изложил вам общий исторический очерк, охватив миллиарды лет, разделяющие ваше и наше время.
— Сколько миллиардов?
Он пожал плечами.
— Мы просто не знаем. Возможно, три? Бессмертные что-то намудрили с солнцем: у них оно очень долго не гасло, и геохимический цикл Земли не прерывался.
— Фактические данные уничтожены, — сказала Оддни.
— Да, — подтвердила Аруэ. В глазах маленькой женщины читалось откровенное любопытство, вопрос, явно сродни моему: каково быть таким созданием? Но женский интерес лежал, несомненно, в иной плоскости, нежели мужской.
В кубе света соткалась тонкая девичья фигурка; заметно было, что ее обладательница чрезвычайно юна, почти дитя. Стройная, бледная, безгрудая, с паклей коротких волосиков на голове и между ног. Пожалуй, миловидная, но и только. Вейяд сказал:
— Вот во что превратили себя Бессмертные вскоре по окончании эры Челоматов. Все, что мы знаем, известно благодаря крохам древнего искусства, найденным на Венере и земной Луне среди наиболее поздних руин, оставшихся после Бессмертных.
Я спросил:
— А что на самой Земле?
— Ничего. В какой-то момент ее сожгли дотла. Моря выкипели, кора растопилась в лаву. За минувшие с тех пор двести миллионов лет планета остыла, однако… Камень и соленая вода, атмосфера в основном из азота и углекислого газа. Если бы солнце пекло по-прежнему, туда никому не было бы ходу.
Оддни спросила:
— Все Бессмертные были женщинами?
Ответила Аруэ:
— Нет. Они нарочно лишили себя пола; женский облик — иллюзия из-за отсутствия противоположного — мужественности. Если у них и оставалось что-то внутри или сохранялись механизмы сексуальной активности, нам об этом неизвестно.
Вейяд:
— Для нас эти люди даже не герои легенд. Мы узнали о них совсем недавно, при археологическом исследовании внешних планет.
Участь шумеров или Мелуххи: забыты историей, возрождены наукой.
— Нет, мы узнали лишь вот что…
Куб мгновенно заменил девушку одним из предполагаемых калданов, подобием безобразной головы, взгромоздившейся на спину исполинскому крабу.
Я сказал:
— На Уране, на борту найденного звездолета, мы видели изображение подобной твари, окруженной вашими соплеменниками с копьями. Кажется, она была чуть выше вас.
Он кивнул:
— Примерно в треть вашего роста.
Что я почувствовал бы, столкнувшись нос к носу с двадцатипятифутовым гуманоидом?
Аруэ сказала:
— Их-то мы и называем Душами на Марсе.
Оддни спросила:
— Почему «Душами»?
Женщина улыбнулась.
— Старые предания. Не более. В священных книгах говорится: Души на Марсе, зная, что в конце концов их роду суждено пресечься, создали расу-преемницу, дабы заселить сотворенные ими планеты вокруг Юпитера.
— Откуда же взялись эти Души?
Вейяд сказал:
— Судя по картине, которую удалось собрать по крупицам, они последние из Бессмертных.
— Что их так изменило?
— Вопрос к ним. Мы не знаем.
Я вздохнул:
