— Они похожи на существ из одной выдуманной истории.
— Выдуманной в Эру Грез?
— Наверное, можно сказать и так.
Он нахмурился.
— Быть может, они знали эту историю. А мы…
Он заметно огорчился. Эти создания — боги. Творцы человечества. Наши творцы. И мысль о том, что все происходило вполне буднично…
Я сказал:
— Не исключено. Они до сих пор там, на Марсе?
Вейяд кивнул.
— Зейяне вышли на просторы космоса — по сути, из каприза — лишь несколько сотен лет назад. Наладили торговлю между четырьмя своими мирами, освоили пустую планету, обнаруженную около Сатурна, разослали исследовательские корабли на Марс, Землю и Венеру…
Оддни перебила:
— Это ничего не говорит нам ни о летательном аппарате с Урана, ни о гипердверях.
Вейяд сказал:
— Вскоре после войны за независимость Титана мы начали запускать на Марс автоматические зонды. Спутники для фотосъемки поверхности. Потом пилотируемые корабли. Они садились в отдаленных областях, в стороне от зоны, где пропадали звездолеты зейян.
— Корабли? Зачем?
— Мы понимали, что технические достижения таинственных обитателей Марса превосходят наши самые сумасбродные мечты. И желчно завидовали. — Он взмахом руки обвел город, весь свой мирок.
— Все, что вы здесь видите, все, что поднимает нас над зейянами, что препятствует им вернуться и вновь впрячь титанидов в ярмо, — это итог первой такой экспедиции.
— То есть была и вторая.
— Первая экспедиция выявила объект, который мы посчитали межзвездным транспортом, построенным в эру Бессмертных, одним из кораблей для полетов к ближним звездам — на разведку природных богатств. Кое-кто пошел дальше и предположил, что это, возможно, корабль Челомата…
Аруэ сказала:
— В любом случае нам хотелось его заполучить. Особенно, когда вторая экспедиция прислала шифрованный отчет о других неожиданных находках. Узнав о марсианских порталах запредельного перехода, мы… м-да.
Оддни попыталась уточнить:
— «Запредельный переход» — это путешествия во времени?
Опять пожатие плечами.
— Так мы думаем. Но точно не знаем. По мнению наших ученых, единственный способ превысить скорость света — двигаться еще и во времени.
Я возразил:
— Не совсем так, — и растолковал ему азы теории перемещения в конформных и вероятностных пространственно-временных матрицах.
— Значит, в начале эры Челоматов об этом уже знали? Это очень многое объяснило бы.
Казалось, он доволен.
Я признался:
— Только подозревали.
Аруэ сказала:
— Но тогда вы были первым Челоматом, мистер Зед.
— Я легенда или ископаемое?
Вейяд ответил:
— И то, и другое. Священные книги зейян величают вас Предтечей.
Я услышал, как охнула заинтригованная Оддни.
Аруэ сообщила:
— Первая экспедиция привезла на родину ваше трехмерное световое изображение, найденное в заброшенном марсианском городе. Потом я вам его покажу. Очень миленькое.
Да чтоб меня! Если я когда-нибудь доберусь домой, то-то будет обуза…
Позже мы с Оддни разлеглись на титанийских одеялах, наконец-то вновь одни в мглисто-красном подобии вечерних сумерек, рассеиваемых Сатурном: солнце давно зашло, а окольцованный шар знай висел в небе, будто измалеванный желтой краской. Понятия не имею, как им удалось добиться такого эффекта.
Оддни полулежала, опираясь на локоть, вытянув ногу, согнув в колене другую; лицо заливал румянец недавно выплеснутой страсти, взгляд был одушевлен. В ней явственно проглядывала личность, разительно не похожая на невозмутимую девицу из пробирки, лишь изредка оживляемую Ильвиной мертвой волей.
Когда я начал так думать про Ильву? И когда дубль-тело превратилось в иное существо? Оддни улыбнулась и сказала:
— Мне нравится, когда вы так на меня смотрите.
Я слегка устыдился, но…
— Как — так?
— Смотрите мне в лицо и видите меня. — Она рассмеялась. — Мистер Зед, я не обижаюсь, когда вы смотрите на меня по-другому. Или не в лицо.
Я знал: ее поза почти наверняка перенята у Ильвы, выявлена посредством проб и ошибок и добавлена к фильтру правил машины. Или, возможно, это воспоминание из погубленной жизни мертвой женщины. «Сделай то-то, и он почувствует то-то». Интересно, мужу Ильвы тоже нравилось, когда она так лежала?..
— Было проще, пока ты оставалась… — начал я и прикусил язык, чтобы не сболтнуть: вещью. Даже в ту пору у Оддни, вероятно, были свои чувства.
Кого там изумляло в мужчинах именно это?.. Однажды в чудесный вечер — с начала нашей связи минуло две или три недели — мы с Сарой лежали, сплетясь потными телами, лежали в темноте и беседовали о нас прежних, о былом, о давнишних знакомых. К сорока годам успеваешь накопить изрядно прошлого.
Наудивлявшись, отчего бывший муж так свински с ней обращался, Сара взглянула на меня (глаза, влажные плывучие блики, едва заметны в ночи) и произнесла: «Ты, кажется, настоящий, Алан. Настоящий, да? Я хочу сказать, по-настоящему настоящий…».
Здесь и сейчас от Оддни я услышал:
— Не переживайте, мистер Зед.
Мне вдруг захотелось, чтобы она звала меня подлинным именем, но… нет. Я давно уже не Алан. Перебьюсь. Буду Зед. Мистер Зед, последний человек, первый Челомат…
Она потянулась:
— Я не в обиде, что меня создали из ничего, только чтобы служить вам, дарить радость. Теперешний антракт…
— Это непременно должен быть антракт?
Всего на миг в ее чертах проступило легкое отчуждение.
— То, что с нами случилось, не изменило моей природы ускоренно живущего клона. Если мне не удастся вернуться к Ильве, то, когда я умру — лет через пять, — она даже не вспомнит меня; и все, чем я была, безвозвратно исчезнет.
Я расстроился. Совсем скоро от нее останется лишь след в памяти киборга, на девять десятых машины. Или того хуже — увядающие воспоминания потенциально бессмертного Челомата. Я задумался, доживу ли до поры, когда таинственные обладатели выразительных имен, Звездузы с Вертопрядами, разделают человечество под орех и ползком пустят восвояси.
Что меня тогда ждет? Превращение в Бессмертного, в бесполую мальчикодевочку? А затем в уродливого калдана, грезящего на Марсе? Черт, может, я и сейчас на Марсе? Кто-то должен быть
